Илья Шифман - Ганнибал

Тревожные вести приходили к Ганнибалу и из Испании. Кампания 216 года [Ливий, 23, 26–29] началась там с того, что карфагенянам изменил союзнический флот си перебежчики склонили к враждебным антипунийским выступлениям тартессиев — очевидно, прямых потомков тартесситов, разгромленных и покоренных карфагенянами в конце VI в. После нескольких мелких стычек тартессии сумели добиться серьезного успеха — они овладели городом Аскуа, однако первая крупная победа настолько вскружила им голову, что Халб (один из вождей восстания) потерял над ними контроль и Гасдрубалу Баркиду удалось сначала загнать в окружение, а потом и уничтожить беспечно рассеявшихся по полям неприятелей.

Вскоре Гасдрубал получил от карфагенского совета приказ вести свою армию в Италию и там присоединиться к Ганнибалу. Слухи о таком решении пунийского правительства быстро наполнили Испанию и, естественно, вызвали там новый подъем проримских настроений. Об этом Гасдрубал и написал в Карфаген: едва только он, Гасдрубал, двинется на север, прежде чем он дойдет до Ибера, вся Испания станет римской; у него нет ни армии, ни командиров, чтобы оставить их вместо себя; если совет хоть в какой-то степени обеспокоен судьбой Испании, то он должен прислать ему преемника с сильным войском.

Это послание произвело на совет впечатление, которого Гасдрубал и добивался. Правда, полученное ранее распоряжение двигаться в Италию было подтверждено (основное свое внимание, замечает Ливий, карфагенский совет уделял Италии, где решалась судьба войны; испанский фронт считался все же второстепенным), но в Испанию был прислан во главе наемных войск и флота Гимилькон. Собрав внеочередную дань со всех подвластных племен, Гасдрубал выступил в поход на север.

Командовавшие на Пиренейском полуострове римскими войсками братья Публий и Гней Корнелии Сципионы также повели свои легионы к Иберу, соединились, форсировали реку и там обратились против Гасдрубала. В ожесточенном сражении победителями оказались римляне карфагенскую пехоту они частью перебили, частью разогнали; мавританская и нумидийская конница пунийцев обратилась в бегство, угнав также и слонов. По данным Евтропия [3, II], карфагеняне потеряли в этом бою 25 000 человек убитыми и 10 000 пленными. Сам Гасдрубал едва спасся.

Неудача Гасдрубала очень тяжело сказалась на военно-политическом положении Ганнибала. Она не только вновь поставила под вопрос господство Карфагена в Испании и продемонстрировала неспособность последнего очистить от римлян Пиренейский полуостров; после событий, разыгравшихся у Ибера, стало ясно, что на помощь из Испании, во всяком случае пока, Ганнибал рассчитывать не может. Ему оставалось надеяться только на свои собственные силы. Не следует преуменьшать и значения морального фактора. Победа Сципионов в первом же крупном сражении после Канн свидетельствовала, что Рим вовсе не собирается сдаваться на милость победителей и успешно начинает новый этап военных действий.

Известие о поражении при Каннах привело Рим в состояние шока. По городу распространялись слухи, что вся армия уничтожена, консулы погибли (в Риме еще не знали, что Варрон жив и пытается создать из беглецов хотя бы некоторое подобие воинского формирования), почти вся Италия уже в руках Ганнибала, не осталось больше ни одного римского воина и некому защищать город. Подлинные размеры несчастья еще не были ясны; во всех домах оплакивали погибших и живых. Не сомневались, что Ганнибал немедленно приступит к осаде Рима, ибо это только и оставалось сделать для завершения войны [Ливий, 22, 55, 2]. В этих условиях преторы Публий Фурий Фил и Марк Помпоний созвали заседание сената, чтобы рассмотреть один единственный вопрос — как защищать город. Ливий [22, 55, 3] замечает, что вопли плачущих женщин, доносившиеся с площади, заглушали голоса сенаторов. Недавний диктатор Квинт Фабий Максим предложил отправить по Аппиевой и Латинской дорогам всадников разузнать, какова судьба консулов и армии, где Ганнибал и что он намерен делать, а в самом городе водворить спокойствие, запретить женщинам появляться в общественных местах, прекратить оплакивание родственников, вестников препровождать к преторам, никого не выпускать из города, гражданам сидеть дома и ждать сообщений о судьбе своих близких [Ливий, 22, 55, 4–8; Зонара, 9,2].

Так и решили поступить, однако сразу же после заседания в Рим прибыло донесение Варрона, которое позволило сенату более точно представить масштабы катастрофы и решить, какими мерами восстановить силы государства для продолжения борьбы. Надо сказать, что и среди воинов, спасшихся от ужасающего побоища, царила паника; возник даже замысел покинуть Италию и бежать к какому-нибудь царю, чтобы там наняться на военную службу. Инициатором этого предприятия называют Луция Цецилия Метелла — выходца из рода Цецилиев Метеллов, известных своими антидемократическими настроениями. Только вмешательство Публия Корнелия Сципиона-младшего, тогда еще юного военного трибуна, а в будущем победителя Ганнибала, предотвратило осуществление этого плана [Ливий, 22, 53; Дион Касс., фрагм., 28; Орозий, 4, 16, 6; Знам., 46, 5 — б]. Все римские воины, оставшиеся в живых и не попавшие в плен, стекались в Венусию, где находился и консул, а также в Канусий. В конце концов и Варрон со всеми собравшимися вокруг него солдатами перешел в Канусий [Ливий, 22, 52–54]. Варрон писал сенату, что у него набралось до 10 000 воинов, которые, однако, совершенно неорганизованны, а пуниец сидит около Канн, считает добычу и ведет торг. Вместе с письмом в Рим пришли сведения о потерях, и в городе воцарился траур; пришлось даже отменить ежегодные празднества в честь Цереры, поскольку в них не могли участвовать люди, находившиеся в трауре. Чтобы не допустить отмены и других религиозных церемоний, сенат ограничил оплакивание погибших 30 днями [Ливий, 22, 56, 2–5].

Вообще, умилостивление богов, обеспечение победы с помощью потусторонних сил сенат считал одною из важнейших своих задач. Как раз в 216 г. две весталки, Опимия и Флорония, были уличены в прелюбодеянии, и все видели в этом факте в высшей степени дурное предзнаменование, более того, прегрешение, из-за которого на римский народ обрушился гнев богов. Одна из них по обычаю была зарыта в землю у Коллинских ворот, а другая, не дожидаясь казни, покончила с собой. Возлюбленного Флоронии, некоего Луция Кантилия, который занимал должность писца при великом понтифике, последний собственноручно запорол на народном собрании до смерти. Квинта Фабия Пиктора, родственника диктатора и впоследствии одного из историографов II Пунической войны, сенат отправил к дельфийскому оракулу спросить, какими молитвами и жертвами римляне смогут умилостивить богов, каким будет конец столь великих бедствий. По указанию книги судеб совершались специальные жертвоприношения, в том числе и человеческие [Ливий, 22, 57, 2 — б]. Надо сказать, что, насколько об этом позволительно судить, подобные жертвоприношения в Риме обычно практиковались при чрезвычайных обстоятельствах. Оно, в частности, имело место в 226 г., когда ожидали нашествия галлов [Орозий, 4, 13, 3; Плут., Марц., З], а также в 114 г. в связи с нарушением весталками их обета [Плут., Деян. римл., 83], от чего в Риме ожидали всевозможных бедствий. [106] См. об этом: Л. А. Ельницкий, Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII–III вв. до н. э., М., 1964, стр. 60, прим. 30.