Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

— Молчу, молчу, я слеп и нем, — удрученно пообещал Позье.

Что за служба такая несчастная у него при российском дворе? Ни чести, ни прибыли… Все вокруг упоенно воруют что угодно буквально друг у друга из-под носа, а виноват всегда оказывается несчастный француз!

От огорчения Позья не торопясь выбрал себе камушек, не самый крупный, зато изумительно чистой воды, и с тщательностью упрятал в своей куцей седоватой косичке.

— У-у-у, сука!!! — замычал полным сокровищ ртом Брылкин, не сразу опомнившийся от такого хамства, и вскочил на ноги.

— Извольте помалкивать и вы, сударь, — с отменной вежливостью предупредил Позье. — А то, когда вернется правительница или этот бешеный саксонец, я обращусь к вам с вопросом, требующим немедленного словесного ответа. А говорить вам сейчас… хе-хе!... нежелательно!

— Ты полностью доверяешь этому негодяю Брылкину, мон амур? А вдруг он захочет утащить пару бриллиантиков на память? — спросил Линар у Анны, когда они шли гулкими дворцовыми коридорами.

— Кому же тогда верить, мой милый? — растерялась Анна.

— Мне — и только мне! — с пафосом заявил Линар. — Кстати, это драгоценности Бирона?

— Нет! — сердито воскликнула Анна. — Все это принадлежало моей тетке Анне! Бирон — вор, он обокрал Россию!

— Россию? — язвительно переспросил Линар. — Кто у нее только не воровал, а она все стоит, держится… Выдержала Бирона — выдержит и нас с тобой!

И все же это был ее год! Несмотря на дышавшую в спину Елизавету, козни сторонников цесаревны, насмешки офицеров-преображенцев, называвших ее, регентшу, просто Леопольдовной, Анна, впервые в жизни, была счастлива. Она жила по своей воле, и с нею был возлюбленный Мориц… Чего же оставалось еще желать? Сын мирно посапывал в своей колыбельке, творении — лучших мастеров-плотников Адмиралтейства, муж — занялся военными делами и смирился со своей ролью «тени» при новом светиле, Линаре, и только Миних с Остерманом докучали правительнице своими вечными склоками. Миних претендовал на роль закулисного императора, а хитрый подагрик Остерман приказывал таскать себя по дворцу в кресле или на специально изготовленных носилках, и при этом вел странные тайные беседы с этим хлипким, жалким Антоном-Ульрихом!

Анна не желала замечать в муже его явных и неоспоримых достоинств, очевидных тем, кто доставил себе труд узнать его получше. Все это меркло перед авантюрным обаянием Линара, этого рыцаря плаща и шпаги, повсеместно искавшего средств, чтобы поддержать ее власть. Мориц часто советовался с Михаилом Головкиным, молодым вице-канцлером, в глазах правительницы тоже красавцем и умницей. Ей казалось, что эти тайные переговоры отодвигали в тень и Остермана, и Миниха.

И Юлиана Менгден нашла свое место в этом придворном пасьянсе. Она знала, что при любом карточном раскладе останется нужна правительнице, и, как всякая истинно любящая душа, не требовала для себя ничего большего. Холодной и ненастной осенью 1740 года, пока Анна прогуливалась под руку с Линаром по Летнему Саду, а Юлия, словно верный телохранитель, охраняла их одинокие прогулки…

С Невы дул все тат же знакомый пронизывающий ветер, и было, как всегда в Петербурге, слишком много воды и ветра, слишком много дождя и снега. Но Анне сейчас нравилось все — и вода, и ветер, и дождь, и ледяная Нева, и хмурое небо, ибо это была ее осень — пора сбывшегося счастья.

— Еще совсем недавно, при тетке Анне, я пряталась в этом саду от Антона-Ульриха, — рассказывала правительница Линару. — А Юлия стояла на часах, как солдат. Тетка тогда отхлестала ее по щекам, а меня заперла — в одном покое с мужем, чтобы мы поскорее произвели на свет наследника! Ныне же я счастлива, и гуляю по этому саду с тобой! Я не могла даже мечтать об этом… У меня никогда не было ничего своего, а теперь — есть все. Сын, Россия… И ты!

— Наше счастье непрочно, Анна. У тебя слишком много врагов!

Анна молчала. Все это казалось ей на редкость несправедливым. Она старалась быть милосердной, творить добро, загладить грехи тетки, но, как выяснилось, друзей ей это не прибавило.

— Враги… Мориц, как это незаслуженно! — сказала она наконец. — Не я ли велела вернуть из Сибири Наталью Долгорукую и других, несправедливо осужденных при тетке Анне? Не я ли дала свободу придворным шутам, несчастным Волконскому и Голицыну? Я даже возвратила из Сибири любовника этой неблагодарной Елизаветы, Алексея Шубина!

— Ты делала все это, ожидая людской благодарности, мон амур? — поинтересовался Линар.

— Нет, я всего лишь хотела, чтобы все было не как при тетке! Не так люто! Я хотела и хочу быть милосердной правительницей.

— Твое милосердие, Анна, не поможет тебе удержать власть. Нужно быть хитрой, решительной, жесткой. Иначе тебя съедят!

— Значит, чтобы удержать власть, необходимы и пытки, и казни? Как при тетке?

— Не нужно пыток и казней. Но осторожность и решительность тебе не помешают.

— Ты прав, Мориц, но я не хочу думать об этом сейчас! Сейчас мы счастливы, а в завтрашнем дне волен только Господь!

— Увы, придется принять меры! И прежде всего надо устранить Елизавету. Она опаснее других.

— Я не могу сослать Елизавету или постричь ее в монахини. Будет мятеж в гвардейских полках! Особенно в Преображенском. Там ее слишком любят.

— Тогда выдай Елизавету замуж — и подальше отсюда!

— Подальше — но куда?

— Говорят, к нам едет принц Людвиг, красивый и ловкий брат твоего муженька…

— Да, Антон-Ульрих просил меня об этом…

— Так сделай Людвига герцогом Курляндским и выдай за него Елизавету! Он должен ей понравиться: красив, смел, умен, честолюбив… Даже слишком честолюбив!

— А если она не согласится?

— Поставь ей ультиматум, мон амур: или брак, или монастырь!

— Однако ходят слухи, что Елизавета уже замужем, — медленно и неохотно проговорила Анна.

— Я что-то слыхал об этом, — подхватил Линар. — Тайный брак? Но с кем?

— С кем-то из приближенных. Есть у нее один красавец-певчий, малоросс. Разумовский, или как там его…

— Быть не может! — не поверил Линар. — Елизавета слишком честолюбива для тайного брака с каким-то певцом. Сплетни. Клевета. Впрочем, мы это проверим!

— Каким же образом, милый?

— У меня есть свои средства и доверенные люди, чтобы открывать скрытую правду, мон амур…

Далее Линар откровенничать не захотел, а правительница не расспрашивала. Анне вполне хватало того, что она идет под руку с Морицем по осеннему холодному саду, не чувствуя ни дождя, ни ветра, ни сырости, ни бремени власти. Только сводящую с ума легкость свалившегося с неба счастья, этой неожиданной манны небесной, доставшейся ей, девочке-сироте, нелюбимой племяннице, всегда — одинокой и зависимой, но теперь, впервые в жизни, — свободной и радостной.