Илья Клаз - Белая Русь [Роман]

— Порубим, всех порубим начисто! — сжал в крепкой руке поводья.

Одна за другой полетели по войску команды. Пикиньеры ощетинились, и вечернее солнце заиграло на острых наконечниках пик. В длинные стволы пищалей заложены пули. Грозно стоят мушкеты на сошках. Уже сидят в седлах рейтары и ладони лежат на рукоятках сабель. Беспокойство людей передалось коням. Они храпят, перебирают ногами. Снова играет труба. Пан Валович всматривается в казацкое войско. Кажется, оно разворачивается, но не движется. Разворачивается для боя. Да, только черкасы и холопы могут идти на такое безумие: затевать бой вечером. Что же, они поплатятся кровью. Сейчас ударят мушкеты, и рейтары обрушатся неудержимым потоком.

И вдруг за спиной пана Валовича, за спинами стрелков и рейтар, как гром раскатистый, загрохотало и покатилось эхом:

— Сла-а-аваа!..

Мороз прикоснулся к спине пана Валовича, сперло дыхание, и показалось ему, что лес, и шлях, и рейтары перемешались, полетели в пропасть. Из леса прямо на рейтар мчались, сверкая саблями, черкасы. И сразу стало все понятным: оврагом, где не ждал никак Валович, прошли незаметно черкасы и ударили в затылок. А те, которые на шляху, — только видимость, только маскировка. Но и они пустились вскачь. Вот уже ближе, ближе…

— Подлые псы! — в ярости закричал Валович, с ожесточением пришпорив коня. Тот поднялся на дыбы.

Рейтары едва успели вырвать из ножен сабли и подставить их под казацкие удары. Рубились отчаянно на виду у пикиньеров и пищальников. А те не могли ни приблизиться, ни сделать выстрела — по шляху, поднимая пыль, мчались на них согни. Валович, а за ним Жабицкий, и трубач, и рейтары охраны проскакали в угол поляны и, укрывшись за кустами можжевеля, наблюдали за боем, который вспыхнул мгновенно. Со стороны шляха стремительно шли черкасские кони. Вот уже казаки пригнулись к гривам лошадей, слегка приподнявшись на стременах. Засверкали сабли.

— Засада?! — с глазами, полными ужаса, простонал сквозь зубы Жабицкий.

Валович словно услыхал капрала и встрепенулся в седле.

— Трубач!.. Быстрее, собака!..

Запела труба, но ее никто не слышал. Она потонула в крике, гомоне, звоне сабель и горластом кличе «Слава!». Сотни, которые мчались со стороны шляха, обошли пикиньеров и налетели на пищальников. Загремели беспорядочные выстрелы. В этот момент помчались поставленные в засаду рейтары. Засверкали железные кирасы. Они не навели страха на черкасов. Наперерез им мчались казацкие всадники, появившиеся непонятно откуда. Они рассыпались по полю. Пан Валович увидел казака на сером жеребце. Казак в малиновом кунтуше. Рядом с ним мелькала хоругвь.

— Небаба!.. — прошептал пан Валович и на мгновение прикрыл глаза, судорожно сжав веки.

Когда посмотрел снова — конники встретились. Наблюдать за рейтарами было легче. Они в темных камзолах, поблескивающих кирасах. Свалился под ударами рейтар один казак, второй. Забилось сердце пана Валовича.

— Так их!.. — и приподнялся на стременах.

Казаки рассыпались, пошли кругами по полю, не выдержали рейтар. Внезапно черкасы собрались в кучу и, сверкнув саблями, снова метнулись на рейтар.

Теперь все перемешалось. Носились без всадников перепуганные кони, и кричали раненые. С поля бросились в лес мушкетеры.

— Наза-ад! — потрясая кулаком, кричал Валович.

— Надо отходить, ваша мость, — Жабицкий тревожно поглядывал на хоругвь, которая высилась у шатра пана Валовича. К ней упорно пробивались казаки.

«Отходить?!» — беззвучно зашевелились губы пана Валовича. От кого бежать? От черни? От мерзкой черни будет бежать он, воевода?!. Видит бог его верность Речи. Он не виновен, что скопили голодранцев, как тати, пробрались тайно за спину. Теперь не разгром страшен, а позор.

— Молчи! — заскрипел зубами пан Валович, хотя ему стало ясно, что он проиграл бой, как проигрывают мужики в корчме, играя в кость. Редкие выстрелы мушкетеров не пугали казаков и не сдерживали их. В серых кунтушах, цветных рубахах, на взмыленных конях они бешено мчались на рейтар, и те не выдерживали этого стремительного натиска.

— Ваша мость, берегите себя!.. — Жабицкий перегнулся в седле и цепкой рукой выхватил поводья у пана Валовича. — Едем! Сейчас… Иначе будет поздно.

— Да, будет поздно, — машинально согласился Валович. — Небаба начнет искать. И, наверно, уже ищет. Он не преминет такого случая… Он будет рад ему…

Рассеянными, остекленелыми глазами Валович окинул поле боя. Устало метались кони. Поляна возле леса была усеяна своими и чужими телами. Сержант вел пикиньеров на казаков, но те рубили пики и упорно теснили к оврагу. Пан Валович почувствовал, как подкатился к горлу тяжелый комок. Еще немного, и он задохнется от обиды, от горя. Пришпорив коня, Валович пустил его за капралом. Следом поскакали двадцать рейтар охраны.

Краем леса миновали поле и, обходя шлях, свернули в овраг. Нашли тропинку и по ней версты три шли рысью. Тропинка вывела на дорогу, которая тянулась к западу. Предположения капрала подтвердились. Вскоре дорога вывела на шлях. Он раздваивался. Прямо — к Пинску. Вправо — на Лунинец. Пан Валович остановил коня. Долго сидел в седле, думал. Стали опускаться сумерки. Жидкие, как дым, туманы плыли над болотами. Где-то недалеко одиноко и тоскливо кричала ночная птица.

— Бери двух рейтар и скачи в Несвиж, — не поворачивая головы, глухо сказал Жабицкому.

— А ваша мость? — удивился капрал.

— Скажешь войту пану Луке Ельскому, что воевода Валович укрылся в Слуцкой крепости. Еще скажешь… Ладно, — прикусив губу, ударил усталого коня в бока и закачался в седле.

Рейтары тронулись за паном Валовичем. Жабицкий смотрел им вослед, пока те не скрылись из виду. Потом потрепал коня по упругой шее и, поглядывая в сторону, где кипел бой, процедил сквозь зубы:

— Небаба…

Всю дорогу до Слуцка хорунжий Гонсевский думал о друге детства и молодости Витольде Замбржицком. Витольд жил в Слободе, в тридцати верстах от Слуцка. Гонсевский в маентке Бучати. На добром коне час езды. Вместе с Замбржицким сражался под Смоленском и вместе делили тяготы походной жизни. Не расставались и позже, когда обзавелись семьями. Зимними долгими вечерами любили сидеть в жарко натопленных комнатах и вести разговоры о былых походах и сражениях, о славе, которую добывали в боях для Речи Посполитой. И теперь, припоминая эти разговоры, Гонсевский думал, что Витольд Замбржицкий не весьма охотно вел разговоры о землях Руси, к которым стремилась Речь, и часто посмеивался над Дмитрием, бредившим царским посохом. Гонсевский злился на друга и твердил ему любимую фразу короля Сигизмунда: «Si non essem rex, jesuita essem»… [13] Если б я не был королем, то был бы иезуитом (лат.).