Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Депеша военному министру, а тот — государю. «Отправить нарочного фельдъегеря остановить его на том месте, где застанет!» А вдруг какая тайная связь?! Только что в Закавказье сосланы поляки-бунтовщики.

Фельдъегерского корпуса поручик Макс Ланге, отправленный для задержания едущего в Варшаву вождя закавказских шиитов, прибыв в Брест-Литовский, узнал, что мучтеид проехал в Варшаву по подорожной воронежского гражданского губернатора, вследствие чего поручик отправил по почте конверт на имя Паскевича в Варшаву, а сам поехал обратно в Петербург. Паскевич долго понять не мог: Ага-Мир-Феттах и — Варшава!

И пошли обиды мучтеида — комендант, наиб коменданта, тянут, отбирают, грабят! И это — за его верность и преданность? А разве не он помог сформировать шиитские конные полки в турецкую войну, чтоб били проклятых суннитов? Паскевич окрылен победой над польскими восставшими, и ему не откажут, помогут мучтеиду.

И вдруг горит дом мучтеида в Ширванской провинции. Командировали туда для особого секретного дознания офицера корпуса жандармов, но улики ведут к коменданту… Закрыть дело…

И новый пожар — дом в Тифлисе. И сгорают в бушующем пламени семеро из его большой семьи. Месть? «Я просил, чтоб взяли меня на некоторое время в Россию! Или увольте на паломничество в Мекку!» Сгорело все: и деньги, и ценности, и ковры, и одежда, и книги… Из казны выданы деньги в долг, а просьба о паломничестве отклонена.

И проверить: все так же верен или угасла вера? разрешили — одному, без семьи, отправиться на поклонение в Мешхед, затем в Исфаган, чтоб приобрести, как просит, «некоторые книги, побывать в Тавризе и продать недвижимое имущество и вырученные деньги употребить в уплату долгов».

Вскоре вернулся, угрюмый, молчит, нет ему покоя здесь и нет веры там, на родине.

Что подскажешь, князь-граф? «Дозволь приехать для личных объяснений…» Письмо попало к царю. «Пусть передаст, что имеет пересказать, на бумаге генералу от инфантерии Головину или письменно — мне».

Что ж, вот мои последние требования, и, если одна просьба не будет удовлетворена, да, да, так и запишите, Фатали! я облачусь в дервишский отшельнический наряд и покину белого царя!

(«Так тебя и выпустят!»)

Построить дом, поблизости — мечеть с училищем. Дозволить выписать из-за границы книги без задержания их в таможнях и разрешить отправиться для покупки оных в Багдад и Стамбул и привезти прямо в цензурный комитет в Санкт-Петербурге.

А ну выясним (это Головин), так ли нужен он нам, как расписывает Паскевич? И как его ценят в Персии, куда вознамерился вернуться?

Головин пишет полномочному министру при персидском дворе и генконсулу в Тавризе.

«Да, шахский двор не питает к нему расположения, а уважение в народе к нему велико, главным образом, по отцу, почитаемому святым».

Куда сбежишь, мучтеид? Империя большая, но клетка!

«Находясь за границей, он может быть вреден нам по влиянию своему на умы последователей Алия… Не позволите ли найти полезным поручить нашей миссии употребить старание к склонению его возвратиться в наши пределы, обнадежив…»

«Основание преданности моей нисколько не поколебалось. Но какое горе свалилось мне на голову! Дети мои по стесненным обстоятельствам и беспомощности отправились в отечество, но в одну ночь — расследуй, государь! — не ропщу, отравленные, скончались оба. Происшествие сие так поразило меня, что, оторвав сердце от всего мирского, я предпринял путешествие. Но в странствии моем ваш полномочный министр внезапно известил меня о милосердии вашего и. в. Пустившись в обратный путь, в Тифлис, я прибыл в Тавриз. И тем тягче становились воспоминания о смерти детей. Я не мог представить себе Тифлиса с окрестностями, напоминающими мне о детях. Нет мне возможности жить здесь и нет мне возможности жить там, у вас. Удостойте повелеть, чтобы семейству моему разрешено было приехать из Тифлиса в Тавриз…»

Воронцов (уже Воронцов?!) любит иметь под рукой па непредвиденные случаи — особенно на Кавказе! — людей. Вот и Ханыков, знаток Востока, пригодился; чиновник по особым поручениям; и его сиятельству была инструкция свыше: поручить Ханыкову разведать секретно о находящемся за границей Феттахе, бывшем некогда «тифлисском» мучтеиде — не имеет ли влияния на единоверцев подвластного наместнику края, а главное, не состоит ли в письменных сношениях с духовенством дагестанским, с Шамилем. Мол, неуспехи — причины вовне. Ханыков — чиновник, по ему поручено дело, к которому не лежит душа, и он поделился своими тревогами с Фатали, а потом и позабыл о неприятности миссии и проявил такое неуемное рвение, что Фатали развел руками.

И Ханыков честь имел почтительнейше представить на благоусмотрение его сиятельства собранные сведения; он знал, чего хочется князю, постарался, чтоб его данные отвечали пожеланиям начальства; тогда оно еще раз удостоверится в своей прозорливости, и это непременно отразится на отношении к подателю докладной — то есть к Ханыкову, ибо он укрепит князя в его интуитивном чувстве истинного состояния дел; надо чуть-чуть переакцентировать известные факты и то, что казалось ало-ярким и привлекательным, сгустить настолько, чтоб краски слегка потемнели:

«Перешедши в Россию, он значительно утратил свою важность в Персии как человек, предавшийся неверным исключительно из видов корысти… причуды его слабоумия! превратить свой дом в райский уголок!., (а ведь в Тифлисе сад мучтеида разросся, стал парком!..). Нет, он решительно никакого влияния на персиян не имеет — вот результат его преступного поведения, навлекшего на него справедливый гнев государя: «исключить из российского подданства и запретить въезд в наши пределы»; «зря его князь-граф защищает».

Очень хотелось Ханыкову найти хоть какую-нибудь ниточку, выводящую на связь мучтеида с Шамилем, чтоб косвенно дать князю для успокоения еще одну самооправдательную оговорку в связи с даргинской неудачей. Но не получилось никак.

А ведь придется потом встретиться с Фатали! И скажет он:

— Мы же с вами востоковеды, неужто не знаете вы, что раздувавшаяся веками между суннитами и шиитами вражда Персидской и Османской империй почти исключает возможность влияния шиитского мучтеида на дагестанское суннитское духовенство?! Ведь вам же выступать с проектом положения о мусульманах-шиитах: «…все высокоторжественные дни должны быть празднуемы ими молениями, по обрядам своей религии, господу богу о здравии и долголетии царствующего дома и членов августейшего его дома».

— Да, ты прав, Фатали!

И все же надо облечь мысль в форму замысловатую, думает Ханыков, и пишет:

«Догмат шиитского толка, повелевающий им скрывать свои верования в сношениях с суннитами, всегда вселяет в последних недоверие к отступничеству шиитов, и хотя есть примеры принятия последователей Алия в общества суннитские, но новые прозелиты остаются без малейшего влияния и занимают всегда роли второстепенные».