Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

И этого негодяя и еретика Алазикрихи-асселама ты смеешь превозносить? Как же рука твоя не онемела и язык во рту зашевелился? Отец его Великая Надежда недаром казнил сотни его адептов, десятки людей изгнал из страны, да будет с ним божья благодать! Пока был жив отец, этот твой подкидыш и ублюдок не смел пикнуть от страха. И чего добился Алазикрихи-асселам? Он поверг страну своей революцией в пучину разгула, разврата и хаоса. Чистили и чистили после него, только недавно, кажется, вычистили, и то не до конца еще…

Браво, браво тебе, Кемалуддовле! Браво, о внук славного Бабер-шаха! Если в крови потомков Теймурлана было такое философство, как у тебя, то почему они, царствуя более трехсот лет, не замечали ужасов деспотизма в собственной стране? Не позаботились спасти твоих земляков от невежества? Зачем не сказали им, что усилие удерживать дыхание по какому-то глупому обряду и подобные вещи, вроде самоистязаний, молчания в течение семи лет, держания рук на голове неподвижно годами есть выше всякого невежества?

Что… — или это тоже бредни? И ты, не замечая всего этого у себя на родине, таким критиканом на чужбине сделался? Молодец ты какой! Явился соболезновать о нас, браво, браво тебе!

Я по-дружески советовал тебе, ибо оба мы с тобой, изгнанные из родных краев, друзья по несчастью, ступай к нам, побывай среди своих единоверцев-шиитов, чтобы сколько-нибудь развеять грусть и печаль, но не сказал тебе, чтобы ты пошел и поколебал основание нашей веры и разрушил ее. Во всем мире всякий народ избрал себе какую-нибудь веру. Если истинны другие веры, то чем мы хуже? Покажи, где, в каком краю нет тех безобразий, о которых ты пишешь? На Севере нет? На Западе? Если же все веры ложны, то что же. «Когда беда общая, — говорит восточная поговорка, — она сносна!» Многие народы верят в воскресение одного умершего индивидуума из мертвых и в вознесение его на небо. А если мы сочтем одного живого индивидуума не умершим, но скрывшимся до поры до времени из виду, то неужели от этого земля разразится громом и придет в колебание?

Браво, браво тебе, Кемалуддовле! Я и не знал, что ты такой философ и такой политик, который находит деспотизм вредным, а считает полезным для нации учредить митинги, советует монарху заслужить, ну и насмешил ты меня! любовь народа своими добрыми деяниями, дав ему совершенную конституцию, где слово реально, а не иллюзорно… Вся гостиница «Вавилон» от моего хохота сотрясалась!

Эй, Кемалуддовле! Но зачем ты не читал подобные проповеди своему отцу, дабы он последовал твоим советам и не допустил тебя и твоих братьев скитаться по чужим краям, отдав страну на расхищение и грабеж? Или ты действуешь по принципу: «Говорю тебе, доченька, а ты слушай, невестка!»?

Кстати, ты упоминаешь книгу моего земляка, но он, скажу тебе откровенно, еретик похуже тебя! А ведь Сальми-хатун, упрекающая своего мужа, нет, не Шах-Аббаса, станет он ее слушать, а Юсифа, права!

Так вот, я напомню тебе, а ты выпиши столбцом, вызубри, как некогда зубрил коран, и да прочистятся твои мозги и спадет с глаз пелена, — поистине, кто возвращается в отчий край из путешествия по чуждым странам, съедает себя сомнениями. Да, и от Востока ты отдалился, и к Западу не пристал, как тот чудак (Юсиф или Фатали? или еще кто третий?), вздумавший — о бредовая мысль! — искушать историю, повернув Восток по пути Запада, и ввергнуть благословенный край в пучину страданий.

Ни они нас никогда не поймут, ни мы их, ибо благо, по их разумению, есть зло в наших глазах, а в чем им видится порок, в том мы видим добродетель. Посуди сам и не будь излишне придирчив, если не в том порядке я преподнесу различия между ними и нами (мне некогда, а ты не поленись и отдели важное от второстепенного). Так вот, друг Кемалуддовле: мы, азиаты, верим всему, что нам скажут, а они не верят никому и ничему, у них каждый врозь и то, что говорят уста, не слышат уши; да, у нас главное — вера и падишах, — поступай, как велит вера, и слушай, что говорит падишах, живи тихо, смирно, благодари всевышнего за кусок хлеба и кружку воды и не гневи судьбу, если чем-то обделен, ибо так начертано на твоем лбу; а они постоянно спорят: и с богом, и с падишахом, и с самими собой; вечное недовольство, непослушание, дерзость и протест, мол, захочу — на голове ходить буду, и никто не смеет пальцем на меня показывать; мы живем довольные настоящим и не заглядываем в будущее, ибо за нас думают другие, а им, бестиям, все не так: и ворошат, вопрошая прошлое… и в настоящем, как жуки, роются, и будущее их волнует! У нас мужчины имеют много жен, а у них женщины имеют много мужей. У нас женщины окутываются в чадру, чтоб лица свои укрыть, а у них женщины выставляются напоказ, и это — вызов бесстыдства и признак распутства; у нас все — рабы падишаха, а у них и в падишаха камни бросают; у нас интересы массы (ты скажешь «толпы», пусть так!) превыше интереса отдельной песчинки (знаю, ты и здесь скажешь мудреное — «индивидуум»!), у нас общее — все, отдельная личность — ничто, а у них, как ты уже догадался, наоборот.

Каков корень, таковы и побеги, и каждый цветок на своем стебле распускается…

А уж этим доводом, думаю, я тебя доконаю, неужели ты не знаешь, что негры изображают черта ослепительно белым? И не то еще я припас для тебя… У нас сунниты и шииты, а у них католики и протестанты, и мы, кстати, не уничтожаем суннитов, как это сделали (и теперь делают!) католики, истребившие гугенотов накануне дня святого Варфоломея, даже королева была убита отравленным платком. Но я отсюда, издалека, вижу твою противную ухмылку — гореть тебе в аду за твои сомнения!

А Фатали, пока его рукой выводил Джелалуддовле свой ответ Кемалуддовле, вспоминал Мирзу Гусейн-хана. Еще в Стамбуле, когда Фатали гостил у него и их отношения не были ничем омрачены, Мирза Гусейн-хан, будто разговор их подслушивал сам шах, со страстью убеждал Фатали: «Мы — это мы, и нам не пристало менять свой испытанный веками образ жизни и копировать, как это пытаются делать османцы, западные нравы. Помяни мои слова, Мирза Фатали, если бы людям всех слоев удалось понять смысл исламского правления, которое господствовало лишь несколько лет при Мухаммеде, то основа. всех дурных течений была бы уничтожена. Вся Европа, весь Запад, поверь мне, друг, рано или поздно пойдет по пути ислама».

«Мирза Гусейн-хан, — возразил Фатали, — но как можно закрывать глаза на изуверства деспотической власти, фанатизм вождей, разгул черни? Нет, нам не обойтись без серьезных социальных перемен. Реформация на Западе…»

«Реформация? — расхохотался Мирза Гусейн-хан. — О наивный друг! Азиату не хватит воображения представить себе, что на свете вообще возможно какое-либо иное правление, кроме деспотического, так уж и быть, употреблю твое слово…»