Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Сидевшим в первом автомобиле офицерам повезло, все остались невредимы. Машины тронулись дальше. Генерал Покровский увлечённо заговорил об использовании танковых соединений в операциях по прорыву массированной обороны, а Орловцев и не возражал, впечатлённый этой дикой, хоть и рукотворной мощью.

Колька Чивиков проснулся рано, ещё затемно. Даже на фронте он сохранил привычный крестьянский уклад жизни. Напоил и почистил лошадей, спустил с чердака два диковинных тюка сена, туго обвязанных коричневой бечёвкой. Такого сена ему ещё видеть не приходилось. Плотно спрессованное, правильной формы, как огромный спичечный коробок, сено было уложено на чердаке ровными высокими рядами. Прежде чем дать его лошадям, Кольке пришлось разрезать бечёвку и разворошить тюк руками. Потом он двинулся в расположение комбата узнать о планах на сегодняшний день. Все втайне надеялись получить команду на марш, чтобы не заниматься тягомотным и тяжким окапыванием позиций. Но марша не предвиделось, батарее уже определили место для позиций к северо-западу от соседних посёлков Эллерн и Вальдаукадель [15], на дороге, которая вела в Гумбиннен. Дорога там поднималась на пригорок, и с него был виден холм, где слева и справа от дороги предстояло закапываться в землю. Это направление считалось танкоопасным, и пушки нужно было устанавливать для стрельбы прямой наводкой.

Он вернулся к сараю, когда уже окончательно рассвело. Ребята поднялись и с громким фырканьем умывались, поливая воду на руки друг другу. Расторопный Колька собрал котелки и отправился на кухню. На этот раз он вышел со двора через боковую калитку. Недалеко от забора увидел невысокую насыпь и три ступеньки в пожухлой траве, ведущие вниз.

— Похоже, погребок, — обрадовался Колька, — как это мы его раньше не заметили. Ладно, в конце дня с Ефимом разведаем. — Он перешел на трусцу, гремя на всю округу котелками.

В солдатском племени Колька относился к тому типу бойцов, который и стрелять метко умеет, и в атаку побежит, но с умом. Но особой страсти к стрельбе, как у некоторых, не имел. Да и что в этом занятии такого, чтобы любить его? Так, только по необходимости… Уж лучше мастерить чего-нибудь, чем палить в белый свет, как в копеечку. В своей родной деревне он уже давно числился семейным справным мужиком. Да и то сказать — ему шел тридцатый год, был он жилист, хваток и способен к любой работе, потому как жил в совсем маленькой деревеньке Полстинка в брянской глуши, где ни плотника, ни шорника, ни кузнеца не найти. Вот потому все надо уметь делать самому. Правда, до железнодорожной станции Дубровка идти совсем недалеко, километров пять, не больше. Деревенька его сползала садами в глубокий овраг, по дну которого раньше бежал ручей. Когда ехали на станцию, при спуске в овраг изо всех сил удерживали телегу, а потом на подъёме толкали её вверх, помогая лошади, затем осторожно переезжали по деревянному мосту через речку Сеща. На пути от станции домой всё повторялось в обратном порядке. Поблизости, несколько в стороне от дороги на Дубровку, шли деревеньки Потрясаевка, Тютчевка, Давыдчичи, где жили такие же работящие мужики, как и Колька. В деревне, как и теперь в армии, его порой кликали Чивиком, по фамилии Чивиков. Родного отца Колька никогда не видел, он сгинул в Пруссии в самые первые месяцы германской войны. Они и поженились с матерью только в мае 1914 года, а в конце июля отца уже забрали по мобилизации и увезли в Литву. В сентябре, еще месяца за четыре до рождения Кольки, матери пришло извещение о гибели мужа. После войны мать снова вышла замуж, и Кольку воспитывал отчим, работящий, добрый мужик и отец хороший. Мать частенько несправедливо бранила его, а вот своего первого мужа, с которым и трех месяцев не прожила, вспоминала только как самое светлое в ее жизни.

Несмотря на то что Колька был природным крестьянином, в юности он имел особую мечту — летать на самолёте или хотя бы парить в небе под куполом парашюта. С тридцатых годов в летние месяцы парашютисты прыгали по субботам сразу с нескольких самолетов над большим полем за Дубровкой, и в небе повисали сотни разноцветных одуванчиков, которые ветер сносил к одному или другому краю поля. Самолёты прилетали с соседнего аэродрома Сеща, и местные рассказывали о тамошних бравых лётчиках в кожаных ремнях с кубарями в петлицах. Как хотелось Кольке вот так же прыгать из бездонного синего неба и парить над родным полем. И он знал, что это ему по силам, что он всему может научиться и все выдержать. Но крестьянская жизнь имеет свою железную логику и не отпускает от себя. Только война вырвала его из привычного природного сельского круговорота.

Завтрак, принесённый Колькой, был не лучше и не хуже ужина, точно таким же, но солдаты рады любой горячей пище и чаю. К его возвращению ребята уже собрались и сидели на лавке у самодельного стола.

— Ну, давай, братцы, налетай! — Колька быстро разложил кашу по котелкам. — Кто куда сегодня двигает? Я целый день буду перетаскивать пушки, комбат сказал, что для лошадей сена полно, а бензин экономить надо. Да и шуму от лошадей меньше, чем от машин. Ну а ты, Иосиф, копать?

— Да, кому же копать-то, как не мне? Дело-то привычное, копай да копай, главное не спешить. Сдуру-то знаешь, чего можно сломать?

Все рассмеялись. Чай допивали на ходу. Ефим уже взгромоздил на спину свою станцию, но Колька попросил его помочь запрячь лошадей. Жеребую Майку он решил не трогать, лишь перевязал ее поближе к сену и воде. Впрягли пару лошадей и подцепили первую — родную свою пушку. То цокая языком, то причмокивая, Колька зашагал рядом с лошадьми. «Ничего, потихоньку перевезем все пушки…» — думал он, прикидывая расстояние до позиции. И еще из головы не уходил их недавний откровенный разговор с Иосифом. Не выдержал хмурый заряжающий — рассказал другу о своих заботах. Вон, оказывается, в каких верхах вращались его родители, у кого он на коленях сидел — подумать страшно. И что? Да ничего хорошего из этого не вышло. Вся семья погибла. А Иосиф теперь с ума от страха сходит — за сестру боится… Нет, об этом молчать надо, лучше забыть, не думать…

Ефим отправился в штаб полка, где капитан Колбаса, начальник связи полка, уже поджидал связистов, нервно прохаживаясь у входа в дом. Легенды об этом капитане расползлись по всему фронту, и не только из-за «колбасной» фамилии. Уж больно колоритен был связист и сам по себе. В частях, как присказку, повторяли его стандартное, лихое представление по телефону: «Начальник связи капитан Колбаса на проводе!»

Сегодня капитан был не в духе. Только что Батя устроил ему сильнейшую головомойку, костеря связистов в самых сильных традициях устной военной речи за отсутствие связи во время вчерашнего марша. Линейной проводной связи на марше, естественно, не было, а радиосвязь постоянно пропадала. Капитан понимал, что Батя совершенно прав, но пытался оправдываться: уж очень холмистая местность пошла. Как раз отсюда начинались Роминтенская пуща и Мазурские озера. Из-за плохой связи третья батарея сбилась с дороги и ушла на шесть километров западнее, в сторону линии фронта. Когда это обнаружилось, вызвать батарею по радиосвязи не удалось, и капитану пришлось на «Виллисе» с двумя бойцами мчаться на её поиски, проклиная нерадивых радистов и сложный рельеф местности. Батарею нагнали в километре от ещё толком не установившегося передового края, спешно развернули в обратную сторону. Вдобавок на обратной дороге, уже в сумерках, водитель не вписался в поворот, и машина ударилась в один из придорожных дубов, которыми в этих местах обсажены все обочины.