Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

От Мариамполя до Кальварии добрались за час. Машина остановилась на городской площади перед двуглавым собором. Штабной вышел размять ноги, огляделся, припоминая собор и площадь. А вот и то, за что городок получил свое название. Метрах в трёхстах от площади возвышался зелёный холм необычной формы. Холм явно был насыпной, слишком правильной конической формы. На самом его верху виднелась часовенка, одна из тех девятнадцати часовен, которые и составляли знаменитую литовскую Кальварию. Расположены эти холмы с часовнями были так, словно через них шел тяжкий крестный путь Спасителя на Голгофу. Давние дела, призванные дать этому городу и округе особый статус.

Штабной поднялся на холм. У входа в часовню, прислонившись спиной к деревянным воротам, сидел пожилой литовец. Когда Орловцев, обойдя кругом холма, снова подошел ко входу, литовца там уже не было. А из дверей вышла тоненькая белокурая девочка, молча взяла Орловцева за руку и повела за собой в сумрак часовни. Внутри, кроме давешнего литовца, никого не было, а тот остро глянул на него и, печально улыбнувшись, сказал:

— Вот, Орловцев, бывают же встречи, которых ждёшь, но не веришь, что они возможны. И вдруг такая встреча случается. Ты-то хоть признал меня? — Литовец снял шляпу, пятернёй зачесал волосы на правую сторону и теперь смотрел молодцевато, с вызовом.

Поражённый Орловцев долго всматривался в собеседника, постепенно узнавая его:

— Поручик Лебедев? Саша? Неужели это ты? Здесь, через столько лет? Да ты совсем облитовился? Я даже не знал, жив ли ты. Саша… Ну, расскажи о себе!

— Разве расскажешь? — вздохнул Лебедев. — Войну я закончил капитаном. Полк наш разбили в Августовских лесах в середине февраля 1915 года, через месяц, как тебя отозвали. Я с остатками роты попал в плен. Сидели в лагере в Верхней Силезии. Отпустили меня в восемнадцатом году. Жена моя осталась жить в Литве. Ну, я сразу же туда и подался. Жена к этому времени перебралась из Вильно под Каунас. Там мы и потихоньку жили до 1939 года. Недолго поработал у генерала Радус-Зенковича, начальника штаба нашей дивизии… Тут он стал большим военным авторитетом. Когда стало ясно, что вот-вот придут Советы, я перебрался сюда, в знакомые наши края. Да ты и сам знаешь, чем дальше от столиц, тем спокойнее. Вот только как теперь пережить новое пришествие советской власти, я не знаю… А как ты?

— Да, друг, видно, меня Бог от плена уберег. Как я?.. После нашего второго отступления из Восточной Пруссии отозвали меня в штаб Верховного Главнокомандующего, а дальше мотался уже по другим фронтам. Из армии ушёл в июле семнадцатого года. Служил по разным конторам шесть лет, потом по протекции устроился в кавалерийскую школу к Брусилову. А дальше все по штабам. Так потихоньку и прослужил до войны.

— Как же ты служишь у большевиков? Ведь ты — дворянин, офицер Генерального штаба Императорской армии! Смирил себя?

Орловцев не смутился, множество раз он сам себе задавал этот тяжелый вопрос, и ответ у него имелся.

— Саша, не смирился я, понимаешь… Это совсем другое, это великая общая цель. Для меня это русская армия, и в этот раз она должна разбить германцев, разбить их в обеих прусских столицах, в Берлине и в Кёнигсберге. Растереть их армии в пыль, сделать то, что мы с тобой должны были сделать тридцать лет назад. Должны были… Но не смогли. Теперь только Красная армия может это сделать. И я изо всех сил служу этой победе. Надеюсь, победа эта остановит несчастья нашей Родины, возродит страну и освободит нас от вины за случившееся.

— Ты, Орловцев, всё так и продолжаешь о судьбах да путях истории размышлять. Не смириться тебе, видно, никогда.

— Так и есть, Саша, так и есть… Но не оставлять же наш век на откуп трём сухоруким. Понимаешь, друг мой старинный, все эти годы я живу с ощущением невыполненного долга. Что там долга, даже больше — миссии. Тридцать лет назад мы отсюда, из Кальварии, тронулись в поход, который оказался долгим и тяжким восхождением на Голгофу. Мы взошли на эту Лобную гору. Каждый из нас, как Симон Киринеянин, нёс свой крест. И все мы, как и он, рассеялись затем по полям и временам, а Воскрешения так и не случилось. Не случилось среди нас Иисуса Назаретянина. Поэтому и родина наша рухнула в бездну. А теперь, через треть века, судьба снова привела нас сюда, на Голгофу, и наш долг на этот раз спасти, воскресить страну. А для этого надо выиграть войну, добить зверя, и тогда воскреснет Россия.

— Не слишком ли ты, Николай, завышаешь значимость войны в этом деле?

— Конечно, не только война. Но проблемы, созданные войной, только войной и разрешатся, только победой в следующей войне. Ну, а потом уже все остальное. Всё потом, после нашей победы, понимаешь?..

— Непросто тебе, Николай. Но и нам здесь не сладко жилось. Обо всем не переговорить… И так эта наша встреча — подарок судьбы. Что-то толкнуло меня сегодня прийти к этой часовне, прямо на встречу с тобой. Будто чувствовал. И внучка, Вера, за мной увязалась.

— Так эта девочка твоя внучка? А я думал, что она литовочка. Завидую тебе… Никогда у меня не будет внуков…

— Она и есть литовочка, сынок наш единственный на литовке женился. Вдова она теперь, с ней вместе внучку и растим. У всех свои несчастья…

Орловцев еще много о чём хотел сказать своему однополчанину. И о том, что не уберег жену и сына в восемнадцатом году, и о том, что мало смог сделать в те первые полгода войны на территории Восточной Пруссии, мотаясь между штабами и боевыми частями 1-й армии, и о многом другом, что тяжёлым камнем лежало на его душе. Да ещё имя этой девочки — Вера, такое же, как и у его ушедшей жены, всё это разрывало душу Орловцева, но слова комом стояли в горле. Да Лебедев скорей всего и не знал, что он успел жениться во время войны.

— Ладно, Николай, спеши по своим делам, пока тебя не хватились. Мне лишнего внимания не надо, думаю, ты это и сам понимаешь. Прощай, мой старинный друг.

Два однополчанина крепко обнялись. Орловцев, не стесняясь, вытер слёзы, перекрестил Лебедева, погладил девочку по пшеничным волосам и быстро спустился с холма к машине.

Сначала Филин повёз Орловцева за южную окраину городка на берег озера Ория, где инженерные войска 11-й армии выстроили учебный штурмовой городок, и теперь здесь регулярно проходили стрельбы и учёба всех родов войск фронта. Затем поехали в штаб 31-й армии, там больших командиров беспокоить не стали, справились сами. За час решили все вопросы с офицерами, непосредственно занимающимися дислокацией дивизий и бригад армии. Теперь можно было возвращаться в Мариамполь. Неподалеку от штаба размещался армейский госпиталь. Проходя в сопровождении Филина мимо госпитального двора, Орловцев увидел команду солдат во главе с младшим лейтенантом, которые падали на землю, отжимались, ползли, вскакивали, перебегали на новое место и снова падали. Все это продолжалось во всё убыстряющемся темпе, под лающие, матерные выкрики капитана с багровым, налитым кровью лицом. По соседству, скрываясь за забором, нервно курил пожилой майор медслужбы. Орловцев спросил у него, что здесь происходит. Медик неохотно сообщил: