Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Солнце уже поднялось над лесом, оставались последние минуты до начала напряжённого дня в штабе фронта. В палатке, отведённой под столовую, толпились офицеры, завтракали на бегу и быстро расходились по рабочим местам. Штабной зашёл на кухню, передал грибы начальнику офицерской столовой — своему давнему знакомцу, договорился, что вечером будет грибная жарёнка с картошкой. Сел завтракать в одиночестве за угловой стол. Он не спешил, сегодня его утро было свободным, только на десять часов был назначен выезд в штабы 11-й и 31-й армий, которые стояли на левом, южном фланге фронта. Ехать предстояло до Мариамполя, вблизи которого дислоцировался штаб 11-й армии, и далее на юг, в Кальварию, в штаб 31-й армии.

В оперативном отделе штаба фронта работа шла с особым напряжением. Было известно, что в конце сентября командующий фронтом должен представить Ставке Главнокомандующего план наступательной операции в Восточной Пруссии. Соответствующей директивы еще не поступало, но генерал Черняховский уже получил устное указание на детальную разработку операции. Большую часть подготовительной работы штабисты уже сделали, но предстояло ещё решить несколько стратегических и множество тактических вопросов. Рассматривалось два варианта проведения наступательной операции. Первый вариант отдавал предпочтение фронтальным рассекающим ударам в глубину немецкой обороны. Второй предполагал полный охват вражеской группировки ударами с северного и южного флангов фронта. Командующий фронтом склонялся к варианту глубокого фронтального рассекающего удара на Гумбинненско-Инстербургском направлении. Когда и какими силами наносить этот удар, а затем наращивать наступление и уничтожать группировки противника по частям, предстояло решить в ближайшие недели. Для этого и планировался выезд группы офицеров штаба фронта в штабы армий.

Неожиданностью для всех стало известие, что в поездке примет участие генерал-полковник Покровский, который в силу занятости почти никогда не покидал штаб фронта, за исключением вылетов в Ставку Верховного Главнокомандующего. Значит, этой поездке придавалось особо важное значение.

Точно в десять тронулись из Казлу-Руды в сторону Мариамполя. Штабной ехал в третьей машине, вместе с офицерами-железнодорожниками. Разговаривать ему не хотелось, он напряжённо смотрел в окно, пытаясь узнать места, которыми проезжал молодым офицером в августе 1914 года. Ему казалось, что он узнаёт их, и в то же время уверенности не было. Столько лет прошло… Повсюду были видны следы боёв, которые совсем недавно прокатились по литовским землям на запад. Чернели сгоревшие остовы машин, покорёженные пушки, реже танки, которые стащили с дороги на обочины. Не доезжая до селения Саснава, увидел сбитый самолёт — из канавы торчал нелепо задранный хвост, а отдельно, метрах в сорока, виднелся обгоревший фюзеляж штурмовика «Ил-2».

Глядя на него, Орловцев вспомнил, как в самом начале августа 1914 года его отправили от штаба 3-го корпуса в лётный отряд для согласования плана разведывательных полётов и последующей передачи данных. По мобилизации 1-й армейский авиационный отряд Русского Императорского военно-воздушного флота был передан в состав Неманской армии Ренненкампфа. Это был один из лучших авиационных отрядов в России, которая имела тогда самый большой в мире воздушный флот. Летали в основном на «Ньюпорах», из вооружения — только «маузер» у лётчика. Аэропланы больше походили на деревянные этажерки, чем на летательные аппараты. Орловцев тогда подумал, что лучше скакать в конной атаке с шашкой наголо на стреляющие цепи врага, чем подниматься в небо на этом странном, ненадежном аппарате, который каким-то чудом держался в воздухе. А лётчики не просто летали, каждый из них мечтал летать как можно больше. Он уже не помнил фамилий офицеров отряда, но их смех и беззлобное подшучивание над его удивлением и нелепыми вопросами о воздухоплавании до сих пор помнились. Разве можно сравнить «Ил-2» с летательными аппаратами начала века? Но и этот штурмовик, чудо конструкторской мысли, подвластен земному тяготению и вот — беспомощно распластался на земле. Как далеко ушла техника за эти тридцать лет. А человек… Человек так и остался прежним, состоящим из тех же самых костей, той же крови и мышц, да ещё из странного серого вещества, которое называют мозгом. Что поменялось в этом мозге и душе, если она, конечно, имеется, непонятно. Но, безусловно, что-то поменялось.

В штабе 11-й армии прибывших офицеров штаба фронта встречали командующий генерал-лейтенант Галицкий и начальник штаба армии генерал Семёнов. Общая часть совещания проходила в большом зале и закончилась довольно быстро постановкой задач отделам штаба армии. Все специалисты разошлись для работы по соответствующим отделам штаба.

Орловцеву предстояло уточнить несколько вопросов по дислокации частей армии на момент начала наступления, в том числе и в окрестностях достопамятного городка Кальвария. Это уже был район размещения соседней 31-й армии. Выехал он туда с майором Филиным из оперативного отдела штаба армии. Высокий, крепко сложенный молодой офицер с красивым волевым лицом, судя по манерам и грамотной речи, хорошо образованный, сразу понравился Орловцеву. Да и Филин инстинктивно чувствовал в Штабном какую-то особую силу опыта.

А ведь этому офицеру тридцати ещё нет, примерно ровесник моего сына. Кем стал бы он к тридцати годам, гордились бы они с Верой своим сыном? Да, даже если бы он жил незаметным человеком, главное, чтобы жил, жил…

Эти четыре года жизни с Верой — самые счастливые и тревожные в его жизни, начиная с их трогательного знакомства в оккупированном Инстербурге, бурного романа, женитьбы по страстной любви и их такой странной, отрывочной семейной жизни. Жизни между войной и Петроградом. Из отпущенных им четырёх лет они прожили вместе от силы три месяца, которые с трудом набирались из коротких приездов Орловцева в столицу прямо из фронтового пекла. Каким теплом и счастьем наполняла Вера их встречи. А их маленький сын, который, держась за его руку, весной семнадцатого года делал свои самые первые шаги по набережной Невы, забавно переваливаясь рядом с ним, таким и живет в памяти.

Орловцев растёр грудь под шинелью, от воспоминаний о жене и сыне заныло сердце.

Из-за поворота донеслась знакомая песня:

Мимо машины офицеров быстрым походным маршем прошла стрелковая рота, высоко взлетала старая песня, только в последних куплетах вместо строчек о батюшке-царе нынче пели иное: