Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Они вернулись в комнату, ещё два часа сидели, тесно прижавшись, не выпуская друг друга из объятий, мечтая о своей счастливой, такой, по всему видно, уже близкой, мирной жизни.

Но вот во дворе прогудела воротившаяся санитарная машина. Марк сильно, чуть не до крови, поцеловал Риту в губы, и они вышли во двор. Садясь в кабину, уже на подножке Рита провела рукой по волосам, по щеке Марка, обвила руку вокруг его шеи, шепнула:

— Береги себя, милый, тяжело мне оставлять тебя одного, боязно… — Он беззаботно рассмеялся, попридержал дверь, пока она усаживалась, затем аккуратно захлопнул. Машина тронулась. Рита ещё долго смотрела на удаляющуюся фигуру комбата, становившуюся всё меньше и меньше, уже нельзя было различить его лица, затем головы и ног, пока, наконец, он не превратился в абстрактную, условную точку, а потом и вовсе исчез из виду вместе с домами посёлка.

Комбат в последний раз обошёл дома и дворы, сел в ожидавшую машину и помчался на новое место, ближе к линии фронта. Через полчаса они въехали в хутор, где уже вовсю под руководством старшины обустраивалась батарея. Место им досталось обжитое, пожалуй, более удобное, чем прежнее. Пока не начались сумерки, следовало осмотреть орудийные позиции и наблюдательный пункт, расположенный метрах в трёхстах южнее поселка. Командиры расчётов и наводчики возились у орудий, лейтенант Рогов осваивал командный пункт, связь уже работала в полном объёме. Батарейцы дело своё знали и делали его как следует. Караульная и другие службы шли своим чередом, будто батарея и не съезжала с места, ночевали тоже не хуже прежнего.

Следующий день Марк потратил на обследование местности, выбор ориентиров и секторов обстрела. С наблюдательного пункта хорошо просматривался соседний маленький, сильно разрушенный посёлок, за ним большое ровное поле и дальше лес, уходивший в глубину на несколько километров. Только уцелевшая колокольня нелепо торчала во всей своей готической строгости над разбитыми стенами церковки. В посёлке никакого движения не фиксировалось, пара зайцев выскочила из леса на опушку, они промчались по краю поля и снова юркнули в лес.

Стремительно надвигался Новый год. Марк понимал, что хорошо бы завтра в новогодний вечер устроить батарейцам хороший ужин, ничего другого в голову не приходило. Да и это было бы в диковинку, последние два года новогоднюю ночь встречали в такой обстановке и таких местах, что и думать о празднике было невозможно. Нынче же кругом всё спокойно и обустроено, самое время для новогоднего ужина. Вызванный для обсуждения плана старшина доложил, что всё необходимое для этого у него припасено, осталось только с поваром дело оговорить. И после того как батарея отобедает, они с Иваном Павловичем подойдут для разговора о праздничном ужине.

Комбат не спеша просматривал карточки для стрельбы, подготовленные заместителем, проверял угломеры и дальности до выбранных ориентиров, которые нанесли на его карту. Батарейцы уже потянулись к кухне на раздачу обеда, когда дверь распахнулась, и в дом влетел взъерошенный старшина:

— Повара, повара нашего убило. Прямо когда кашу раздавал. — Комбат накинул шинель, побежал в соседний двор. Там вокруг походной кухни сгрудились солдаты. Старый повар лежал на спине в луже крови. Пуля попала ему в горло, порвала артерию, не оставив никаких шансов на жизнь. Оставшаяся в котле мясная каша алела теперь свежей кровью.

Он стоит навытяжку перед полковым командиром. В большой, солнечной штабной комнате. Прямо перед ним полковник, он говорит ему что-то прямо в лицо, слишком долго, нудно, негромко говорит. А лучше бы кричал. Всё одно, ни слова не понятно. На стуле у стены, подрыгивая ногой, сидит капитан, барончик, командир его ротный. Не терпится ему. Закончил полковник, сразу капитан подскочил. За погон на левом плече схватил. Рвёт, дёргает, а сорвать не может. Тычком коротким, без замаха Курт Матцигкайт, пока ещё лейтенант, саданул капитану в ухо. Опрокинулся барончик на пол, заверещал, тут и проснулся Курт.

Холодно в комнатке, выморозило за полночь, а его со сна даже потом пробило. На колокольне-то ещё холодней, даже думать зябко, что придётся лезть туда на дежурство. И еда кончается. Всё одно к одному и сон этот, и голод подкрадывающийся. Надо в штаб идти — мол, явился лично доложить обстановку. А там, глядишь, и еды удастся прихватить на недельку хотя бы. Курт прикинул, что пешком туда часа три ходу. А обратно подвезут уж как-нибудь. Растолкал солдат, Юргену дежурить пора, светает скоро. Оставил инструкции на день, полагая, что, коли повезёт, так до вечера обернуться успеет.

Поначалу шлось ему в охотку. По утреннему полумраку крадучись перешёл через поле, а по лесу шёл, уже не таясь. С горки вниз убыстрял шаг, в горку шаг укорачивал, экономя силы. Через пару километров потянулись позиции разных армейских частей, невдалеке от дороги стояли артиллеристы, танкисты, мотопехота. Но никто на машинах в сторону Гумбиннена не двигался. Придётся пешком идти до самого штаба. В посёлке Хохфлис [23], километров за шесть до города, беженцы пошли сплошным потоком, большей частью на себе тянули узлы со скарбом, толкали тележки с вещами, кому повезло — ехали на телегах, запряжённых лошадьми. Встречные армейские машины протиснуться не могли, люди с тележками сползали в придорожные канавы и в поле, затем с трудом снова выбирались на дорогу. Из-за страшной сутолоки движение по дороге застопорилось. Курт медленно шёл позади молодой женщины, несущей в руках тяжелые тюки. Держась за её пальто, рядом семенила девочка лет пяти. Тюки раз за разом выскальзывали из рук, падали на дорогу, женщина останавливалась и снова поднимала их. В очередной раз, когда женщина остановилась, Курт обошёл её и взял тюки. Женщина удивилась.

— Господин фельдфебель, что вы хотите от нас, зачем это вам нужно?

— Не волнуйтесь, ничего не нужно. Я просто помогу. Меня зовут Курт.

— Теперь никто никому не помогает, все заняты своим спасением.

— Да, всё так. Каждый спасает себя, но я помогу девочке и вам. Куда вы идёте?

— На железнодорожный вокзал в Гумбиннене. Там меня ждёт мать, ей удалось заполучить два места на поезд. Нам нельзя опоздать. Через три часа отправление.

— Идёмте быстрей, держите девочку крепче. — Фельдфебель шёл впереди, за ним, почти вплотную, торопились женщина и девочка, и обе они нуждались в защите и помощи. Курт остро ощущал их беззащитность, и если по отношению к ребёнку чувство возникало привычно, то желание помочь взрослой женщине, выходившее далеко за границы принятой вежливости, без мгновенно возникшей симпатии не объяснить. Да, она статна и явно красива, но прошло всего пять минут, как он впервые взглянул ей в глаза. Возможно ли такое с ним? Сколько ей лет? Даже несмотря на усталость, больше двадцати пяти не дашь. Свободна ли она, вот вопрос?