Борис Бартфельд - Возвращение на Голгофу

Курт расписал график ведения наблюдений на трёх человек с интервалом по четыре часа. Но первый день сам пролежал на башне до глубокой ночи, намечая ориентиры и сектора контроля. К нему по очереди поднимались приданные ему солдаты, и он подробно инструктировал их и ориентировал на местности. Он тщательно замаскировал лежбище, теперь вести наблюдение можно было почти без опаски. Погода стояла ясная, с хорошей видимостью. Расстояние до поселка — километра два с лишним, хорошо просматривались дороги, дворы и дальние окрестности.

Там в маленьком посёлке стояла русская часть. Какого состава, рода войск и численности, Курт установить не успел, потому что на следующее утро началась суета — русские стали сворачиваться, грузиться в машины и спешно отправились с насиженного места на новое. Курт сдал смену неуклюжему Петеру, спустился вниз и передал в штаб части информацию о том, что русские ушли из посёлка. Пока начальство совещалось, он лёг спать и проспал бы до сумерек, если бы через три часа его не разбудили — в посёлке снова началась бурная жизнь. На одном дыхании Курт взлетел на башню. В бинокль отчетливо были видны несколько десятков солдат и пара офицеров. Новая русская часть, явно артиллерийская, спешно прибыла в посёлок. В полукилометре за ним, на горке, они уже успели установить свои орудия на старых, подготовленных кем-то раньше позициях, теперь обустраивались на постой в посёлке.

Перед тем как оставить на дежурстве Петера, фельдфебель долго и подробно инструктировал его. Легендарная лень и эгоизм этого себялюбца служили поводом для язвительных шуток всего взвода, и сам Курт никогда бы не выбрал его в напарники для такого дела. Этот никчемный для службы солдат всегда себе на уме. Неделю назад он самовольно ушёл из части, отправился с подвернувшейся машиной за сорок километров домой. Вернулся назад через пару дней. Командир то ли подношение какое получил, то ли счёл излишним и хлопотным отдавать его под суд. Просто отправил на выселки в это холодное и голодное, но самостоятельное плавание. Не любил Курт этого типа и знать особо о нём ничего не хотел. Но зубного техника распирало от желания говорить, и тараторил он без умолку. Что живёт он в хорошей трёхкомнатной квартире, выделенной ему специально поселковым управлением в двухэтажном доме со всеми удобствами. Что в посёлке и ближайшей округе много зажиточного народу и все после сорока нуждаются в протезировании зубов. К нему очередь расписана на год вперёд, и зарабатывает он в три раза больше, чем его вечно недовольный сосед-полицейский. Он и в этот раз из части ушёл не только родных навестить, но и денежки получить за отлитые им по ранее снятым слепкам золотые коронки. Деньги взял с нескольких поселковых немалые, овчинка стоила выделки. На эти денежки фрау Брун уже прикупила кое-чего толковое в их дом и на двор.

В этом месте рассказа фельдфебель не выдержал, закричал:

— Ты что — полный болван? Не понимаешь, что не прикупать надо, а собирать вещички в узел, грузиться в повозки и драпать на запад в Померанию и дальше в центр Германии. Через неделю русские тут такого жара дадут, что бежать будем до моря без остановки.

— А у нас в управе говорят, что бояться нечего, — нахально ответил Брун, — гауляйтер Кох [22]прислал циркуляр, где требует дисциплины, никакой паники. И обещает, что как Гинденбург в этих местах тридцать лет назад разгромил русских варваров, так и мы под мудрым руководством нашего фюрера рассеем полчища азиатов. Так что все спокойно, никуда бежать не надо.

— Дураки полные у вас там в управлении сидят. Кох твой хоть и повар, но ничего не смыслит в военной кухне. Сейчас не четырнадцатый год. Русские так дадут своими танковыми корпусами, что один он сбежать и успеет.

— А правда говорят, что русские лютуют, они что, дикие совсем?

— Они такие же дикие, как и мы. После того, что мы сделали с их городами, домами и людьми, ждать чего-то хорошего от них не приходится. Уходить надо гражданским скорее. Слышишь? Уходить!

Разговор с Петером тяготил фельдфебеля, он заспешил вниз, оставив наблюдателя на башне в одиночестве.

Мороз забирал всё круче, быстро холодало, без топки печки было не обойтись, а это опасно. Труба дома торчала над крышей невысоко и заслонялась стеной кирхи, но предательский дым в мороз поднимается высоко вверх. Надо закончить топку еще до сумерек, при блеклом зимнем дне дым не так заметен. Юрген собрал три охапки самых сухих дров, чтобы дым шел белесый, почти бесцветный, растопил печку, сначала сильно, затем прикрыл поддувало, уменьшив жар. Курт завел журнал наблюдений, сделал в нём первые записи. К этому времени Юрген принес котелок с кипятком, заварил овсяный кофе, разлил по двум кружкам. У горячего пойла и намека не было на запах и вкус того старого доброго кофе, но горячему, да ещё с сахаром напитку намерзнувшиеся на морозе солдаты и так рады.

Бывший студент в солдатской форме выглядел нелепо — неуклюжий, долговязый увалень в плохо подогнанной шинели и отвисших на заду штанах. Он заметно робел перед фельдфебелем, на вопросы отвечал путано, но, в конце концов, некоторой ясности добиться удалось. Призвали парня этой осенью с юридического факультета Кёнигсбергского университета, уже с предпоследнего семестра. Учился он морскому праву, глубоко интересовался своей наукой, так как жил в морском городе, да и родился в Гамбурге. Это была уже вторая попытка забрать его в армию. Первый раз его вызвали на призывной пункт во время летних каникул 1942 года в Гамбурге. Тогда он пришёл на комиссию вместе с матерью и, пока проходил нудную и долгую процедуру документальной и медицинской проверки, переутомился и грохнулся в обморок. Упал плашмя, как стоял, сильно, в кровь разбил лицо. Перепуганные врачи и члены комиссии быстренько оформили ему отсрочку от службы и, избавляясь от лишних хлопот, отправили домой в сопровождении мамы. В конце лета 1944 года было уже не до тонкостей, и забрали его на этот раз в Кёнигсберге сразу, без всяких осмотров и сомнений. Фельдфебелю казалось странным, что парень из одного морского университетского города приехал в другой морской город поступать в университет, и он прямо спросил Юргена об этом.

— А мне понравилось в самом восточном краю Германии. Летние каникулы перед выпускным классом я проводил здесь частным учителем. Меня позвали работать в посёлок Другенен, это по дороге из Кёнигсберга в Раушен. Такого волшебного лета я никогда еще не видел, спелая пшеница на полях, чистая вода в озёрах и море, и девушка, в которую я влюбился, с пшеничной копной волос на гордо посаженной голове. Я влюбился и в полуостров Земланд. Съездил в Кёнигсберг, зашёл в университет, и он произвёл на меня сильное впечатление. Так я и решил учиться в Альбертине. На следующий год стал студентом в Кёнигсберге.