Эми Хармон - Из песка и пепла

Марио встал и прошел к маленькому комоду в углу, на котором лежали аккуратной стопкой несколько книг. Анджело сразу их узнал. Дневники Евы.

– Это Евины. Их тут несколько. На вид похожи, но датированы разными годами. Думаю, теперь они твои. – Марио положил блокноты на кровать рядом с Анджело и тихо вышел из комнаты.

В стопке было четыре книги, абсолютно одинаковые на вид. Единственная разница заключалась в легкой потертости обложек, датах вверху каждой страницы и почерке, который менялся и взрослел вместе с хозяйкой. Однако последний блокнот был заполнен лишь наполовину, и Анджело понял, что не может смотреть на пустые страницы. Каким-то образом они ранили сильнее убористых строк, наполненных Евиными мыслями, потому что в словах она продолжала жить. Пустота дразнила его тем, что могло бы случиться; что должно было случиться.

Анджело пролистал к последней записи и прочел ее просто для того, чтобы отвлечься от незаконченной истории.

22 марта 1944 года

Признание: целовать Анджело – это мицва.

Произнеси я такое вслух, моя еврейская бабушка перевернулась бы в гробу, а дядя Августо обвинил бы в святотатстве. И все‑таки это правда. В Анджело я обретаю собственный проблеск божественного, островок покоя. Когда он меня целует, когда обнимает, я начинаю верить, что жизнь состоит не только из боли, страха и страдания. И впервые за много лет чувствую надежду. Чувствую, что Бог действительно любит своих детей – всех до единого – и именно Он дарит нам мгновения света и радости посреди бесконечных испытаний.

Анджело закрыл книжку и заплакал.

После недели пребывания в Борго-Сан-Далмаццо их снова посадили в поезд. На этот раз к ним присоединились мужчины, женщины и дети из Других мест, которых тоже свезли в транзитный лагерь. Поезд состоял из двадцати вагонов, и в каждый из них затолкали примерно по сотне евреев. Многие были с семьями и шумели, чтобы им позволили остаться вместе. Ева была одна, а потому безропотно позволила втолкнуть себя в тесный вагон, в то время как более отчаянные люди цеплялись друг за друга и пытались выбить местечко получше. Ева нашла какой-то угол, сползла по стене, как на первом этапе пути, и постаралась забыться сном. Все равно в поезде было слишком темно, чтобы разглядеть хоть что-нибудь.

Стоило ей подтянуть колени к груди и отрешиться от душной тесноты вагона, как ноздрей коснулся запах табака и завиток дыма. Ева тут же вскинула голову, пытаясь вдохнуть их полной грудью. Он сидел рядом – точно такой же, как в их последнюю встречу, – вытянув перед собой ноги, словно в его распоряжении было все пространство мира. В одной руке он держал трубку, чей огонек слегка рассеивал темноту, в другой – бокал темного вина, напоминавший в его ладони гигантский драгоценный камень. Еве так хотелось пить.

– Папа? – позвала она, и собственный голос прозвучал у нее в голове тонким и ребяческим.

– Батшева, – ответил отец с улыбкой, катая в ладони бокал вина; однако эта улыбка быстро поблекла. – Ева, почему ты спишь? – упрекнул он ее.

– А что мне еще делать?

– Бороться. Жить.

– Я больше не хочу бороться, папа. Я хочу быть с тобой. С дядей Феликсом, дядей Августо, Клаудией и Леви.

– И Анджело, – закончил за нее отец. – В первую очередь ты хочешь быть с Анджело.

– Да, хочу. Он там? С тобой? – Ева все бы отдала, чтобы его увидеть.

– Нет. – Камилло покачал головой. – Он там, с тобой.

– Где? Я в поезде! Меня везут в Германию.

Отец коснулся ее щеки. Она чувствовала его ладонь – легкую и долгопалую.

– Анджело теперь в тебе. Его плоть – твоя плоть, его ветвь – твоя ветвь.

– Но его убили! Они убили всех. И меня убьют тоже.

– Ева, послушай. Всю свою жизнь ты видела один сон. Сон об этом месте. Ты же его узнала, верно?

Ева кивнула, и ее опять затопил страх – наполнил вены и превратил пальцы в лед.

– Тебе нужно прыгнуть, Ева.

– Я не смогу.

– Сможешь. Что нужно сделать сначала?

– Подобраться к окну. – Ева сомневалась, что сумеет протиснуться в такое маленькое отверстие. К тому же его закрывали прутья. Прутья она никак не смогла бы убрать.

– Подобраться к окну, – подтвердил Камилло. – А потом? Что ты делала во сне потом?

– Вдыхала холодный воздух.

– Да. Ты делала вдох и набиралась мужества. А дальше?

Ева упрямо замотала головой. Она еще не забыла того порочного облегчения, сладкого яда, который проник в ее вены при мысли, что теперь наконец-то можно сдаться и расслабиться. Он на время подарил ей свободу, и сейчас она не готова была снова вернуться к сопротивлению.

– У меня не получится, пап. Да я и не хочу. Я так устала. И осталась совсем одна.

– И все-таки ты должна. Ты последняя из Росселли. Прыгай, Батшева. Иначе ты наверняка умрешь и Анджело умрет тоже.

– Анджело уже мертв.

– Ты должна прыгнуть, Ева. Прыгнуть и выжить, – прошептал отец, и его дыхание поцелуем коснулось ее мокрой щеки. Он ощущался таким реальным. Как и сон, который больше сном не был.

Когда Ева очнулась, отец исчез бесследно, а ее краткая передышка от борьбы закончилась.

Наутро больной, но уже способный стоять на ногах Анджело уложил все четыре блокнота в саквояж, с которым Ева когда-то приехала в Рим. Затем свернул ее одежду и убрал в чемодан побольше, не желая, чтобы к ее вещам притрагивался кто-либо еще. Застелил кровать, аккуратно расправил покрывало – пускай Анджело и знал, что после его ухода одна из сестер сразу снимет белье для стирки, – а потом долго мял в руках наволочку, на которой запах его волос по-прежнему мешался с запахом Евы. В конце концов Анджело не выдержал и тоже сунул ее в саквояж, однако не ощутил даже укола вины. Это был не первый раз, когда он взял то, что ему не принадлежало.

Анджело снова вздрогнул от горя и неверия. Сейчас ему было больно не только дышать и двигаться, но даже думать, причем все это не имело никакого отношения к избитому телу. Физическую боль он только приветствовал: она отвлекала.

Наконец Анджело вышел из комнаты и потащился вниз по лестнице, стараясь не уронить вещи Евы. Матушка Франческа тут же к нему подскочила и принялась яростно ругать, пытаясь попутно отобрать чемоданы.

– Что это вы задумали? – кудахтала она. – Вам нужно отдыхать! Еще хотя бы несколько дней.

– Я и так провел в постели три дня, – спокойно ответил Анджело. – Наотдыхался вдоволь. И теперь возвращаюсь домой.

– Вам нельзя домой! Приходил монсеньор Лучано. Принес ваши вещи и велел оставаться тут, пока не приедут американцы. Если вас считают мертвым, то не будут искать. Пока вы сидите в обители и не высовываетесь на улицу, вы в безопасности. Монсеньор О’Флаэрти уже проводит все встречи на ступенях Святого Петра, чтобы его не арестовали. А из Ватикана выходит только в маскировке! Его на днях чуть не схватили на улице. Какой-то молодчик попытался вытащить его за белую линию, а за ней-то протекция Ватикана не действует. Хорошо, кто-то раскусил его план и задал негодяю хорошую взбучку!