Роман Гуль - Генерал БО. Книга 1

— Вы боитесь провокации? — лениво сказал Азеф.

— Нет, случайности.

— Провокация может быть всегда, каждому в душу не влезешь, — медленно произнес Азеф, — надо действовать, вы правы. Если план принят, — расползающимся рокотком говорил он, — надо утвердить четырех товарищей, как исполнителей.

Азеф замолчал. Это была святая минута Ивана Каляева и Егора Сазонова. Они ждали ее. Голос Каляева проговорил:

— Я хочу быть метальщиком.

— И я, — ответил Сазонов.

Азеф молчал.

— Я должен передать просьбу Доры, — словно стесняясь, сказал Савинков. — Говорю заранее, я против, чтобы Дора шла метальщиком, но не имею права не передать. Она хочет итти на Плеве.

— Егор, как ваше мнение о Доре? — равнодушно проговорил Азеф.

— Что же я могу иметь, по моему, Дора если пойдет…

— Я категорически против разрешения Доре итти со снарядом! — перебил Савинков Сазонова.

— Что ты категорически, это мы знаем, — тихо рассмеялся Азеф. — Скажи причину? Дора член партии, почему ей не итти со снарядом?

— Моя мать никогда б не простила, если б узнала, Что мы, мужчины, посылаем на убийство женщину.

Тихим, презрительным смешком расхохотался Азеф. В ответ — Савинков встал со скамьи.

— Высказываясь против кандидатуры Доры, предлагаю себя в метальщики.

Тишину разорвал равнодушный голос Азефа:

— Хорошо, будь по твоему, я не назначаю Дору. Но, как глава БО, отвожу и твою кандидатуру.

— Почему? — тихо-быстро проговорил Савинков.

— Это мое дело. Я считаю, что ты на этом месте неподходящ. Мы не можем выступать метальщиками. Ни я, ни ты. Мы должны сохранить партии боевку дальше. Если ты настаиваешь, то я стану сам одним из метальщиков, — твердо сказал Азеф.

— Это же ерунда! — бормотнул Савинков.

— Иван Николаевич прав, — сказал Сазонов, — ни он, ни вы, Павел Иванович, во имя террора не должны подвергать свою жизнь прямой опасности. Ваши жизни нужны. Партия идет не на последний акт.

— Ты не возражаешь, Борис? — проговорил Азеф.

— Теоретически может быть это верно, но мне тяжело, если мне отказывают, и в особенности, если на дело пойдет женщина.

— Глупая романтика, — закашлявшись, пробормотал Азеф. — Мужчина, женщина — одинаковые члены партии, но для твоего спокойствия я отвожу Дору.

Голос Азефа казался сонным, усталым.

— На кандидатуры «поэта» и Егора я согласен. Другими метальщиками будут Боришанский и еще один товарищ, вы его не знаете. Боришанский ручается за него, это его друг.

Парк горел темнотой тысячи черных глаз. Темнота плыла густыми волнами. Деревья не шелестели. Впереди шли Каляев, Сазонов. Сзади Савинков, Азеф. Каляев нашел руку Сазонова и крепко сжал. Сазонов ответил сильным пожатием.

На Морской у бланжевого особняка стоял, запряженный гнедым жеребцом, частный экипаж министра Плеве. У дома дежурили двое филеров. Плеве прошел в бланжевый особняк давно. Оттуда светился желтоватый огонь. Последние дни министр уставал, видел ошибочную ставку на войну. Видел злые интриги Витте. В углах рта ложились складки и начинало пошаливать сердце.

Анна Дмитревна приготовила все любимое. В шелковом шелестящем белье, накинутом поверх розовом кимоно с золотом, дожидаясь, лежала на диване.

Стены комнаты были завешены красным паласом с белыми углами. Диван низок, широк, в подушках. Над ним старинное оружие, с краю бич, каким дрессируют животных. Бич был подарком знаменитого циркача, когда Анна Дмитревна еще работала у Чи-низелли.

Анна Дмитревна, женщина пронзительной красоты, с хищными I лазами и ярким ртом. Но что нравилось Плеве, — крепкие, даже грубые руки. Тело Анны Дмитревны было с музыкальной грацией, какая дается женщинам сцены. Голос надтреснутый, а смех вульгарно-заливистый. Именно эту вульгарность, эту пронзительность любил Плеве.

— А я думала, ты приедешь завтра, — говорила Анна Дмитревна, садясь близко. Плеве притянул ее, схватив за плечи. И лаская грудь, рука дрожала также, как когда в министерстве в волнении брала телефонную трубку.

Анна Дмитревна сама обвила старика крепкими руками. Пошла звенящая, тихая тишина.

Много позднее он сказал, проводя рукой по лицу:

— Я был очень занят.

Анна Дмитревна держала сухую, с сморщенной белой кожей руку. — Володя, — сказала она, — почему ты до сих пор не скажешь, кто ты на самом деле? Мне это неприятно.

Улыбаясь усами, Плеве, обнимая, сказал:

— Я же тысячу раз говорил, что служу в министерстве юстиции. Только ты наверное не понимаешь что такое юстиция? Нет? — засмеялся он.

— Да ты не заговаривай зубы.

Но Плеве приблизил ее, опять наступила тишина. В их комнате были слышны дыхания.

— Запарились, — бормотал на улице Фридрих Гартман, ходя от угла до угла. Гартман подошел к кучеру.

— Всякое дыхание любит… — смеялся кучер в бороду. Руганувшись, Гартман перешел улицу, к филеру «Коньку» с обветренным лицом и еще раз обругал министра.

На придвинутом столе, в плосковатых чашках стоял недопитый чай, имбирное варенье, рюмки коньяку. На диване в белье лежал министр. Анна Дмитревна в розовом кимоно стояла к нему спиной.

Плеве устал. Он отдыхал, не смотря на спину Анны Дмитревны. Шалило сердце. Надо было полежать. Анна Дмитревна повернулась и мягко села рядом.

— Ты сегодня устало выглядишь, — сказала она, положив крепкую руку на сухую белую руку министра.

— Да я не особенно здоров, — провел другой рукой министр по лицу, — а потом… — он посмотрел на нее и засмеялся.

И она улыбнулась.

— Ты же сам… хотел…

— Потуши, Аня, мы в темноте полежим.

Анна Дмитревна потушила. Протянув руки вперед шла к дивану. Подойдя, легла рядом. Так они тихо лежали. Он ничего не говорил. Сердца не было слышно. Закрывая глаза, он отдыхал. Потом, беря ее за руку. Плеве сказал:

— Ну зажги, Аня, кажется уже пора.

Анна Дмитревна зажгла и вышла. Оставшись, Плеве стал одеваться. Спустил с дивана на теплый ковер ноги. Ноги были умеренно волосатые, с синими варикозными расширениями вен. Плеве пальцем попробовал на правой ноге надувшуюся вену. Стал забинтовывать длинным розовым бинтом.

Анна Дмитревна вошла, когда Плеве стоял уж во фраке. Он приехал с бала, смятый цветок потерял возле дивана. На столике меж чашек она увидела радужную пятидесятирублевку. Вся наездницкая, цирковая кровь бросилась в голову. Пронзительное лицо выразило злобу. Анна Дмитревна не сказала слова.

Плеве сделал вид, что не замечает. Подошел, взял руку и, целуя, проговорил:

— Стало быть до четверга, Аня?

Анна Дмитревна резко повернулась. Теперь мог он видеть, как она его ненавидит. С перекошенным лицом, вырвав руку от поцелуя, Анна Дмитревна проговорила:

— Я тебе не девка с Невского. Говорила, что меньше ста не буду брать.