Николай Спасский - Византиец

На положении папского секретаря, обитавшего в приемных покоях, Н. нередко приходилось слушать эти пересуды. Он страшно переживал, поскольку говорили о его соплеменнице, союзнице, об очень близком и дорогом для него человеке. Н. передергивало, когда в его присутствии шутили на тему намечавшейся полноты Зои. Когда находили ее нелюдимой. Когда злословили о ее плохом знании итальянского языка.

Когда Луиджи Пульчи, сопровождавший Кларису Орсини, супругу Лоренцо Медичи, при посещении ею Зои, потом позволил себе прилюдно восклицать почти стихами, что никогда не видел ничего подобного — столь жирного и маслянистого, столь обрюзгшего и мясистого, как эта странная Бефания [13] Бефания, Бефана — в итальянском фольклоре добрая ведьма не очень приятной наружности, одаривающая детей подарками в рождественскую ночь. , Н. до судорог в руках хотелось его убить. Но Н. сдержал себя. Он не мог себе позволить роскошь эмоций. Ему мало было того, чтобы брак состоялся. Ему еще предстояло получить поручение папы инкогнито сопровождать московское посольство если не до Москвы, то хотя бы по территории Италии.

Эти злобные сплетни нисколько не поколебали страстной влюбленности Н. Зоя оставалась для него самой желанной женщиной на свете. Но клеветники преуспели в другом. Они укрепили Н. в убеждении, что, чего бы они, греки, ни достигли в Италии, все равно им суждено довольствоваться здесь участью чужаков. Сколько бы раз они ни принимали католичество и как бы великолепно ни говорили по-итальянски.

Н. любил Зою. Но он не терял разум, не превращался в сумасшедшего. Страдая оттого, что ей предстояло уехать, Н. в то же время не мог избавиться от предательской мысли: может быть, оно к лучшему. Может быть, несмотря ни на что, как бы сама Зоя этого ни страшилась, ей и в самом деле стоило уехать в Москву, далекую, заснеженную и холодную. Москва все равно была ближе Греции, чем чопорная католическая Италия.

В Москве Зоя почувствовала бы себя свободнее и удобнее, чем в Италии. Скорее нашла бы общий язык с московскими боярынями с их чужим языком и чужими нравами, чем с римскими патрицианками и куртизанками. В Москве Зоя имела шанс стать княгиней не только по положению, но и по призванию, княгиней красоты, княгиней мудрости. В Италии, ненадежной и переменчивой, при самом благоприятном стечении обстоятельств ее ждало место только на обочине жизни. Второй Караччоло согласился бы жениться на ней только по курьезу или по договоренности.

Видно, Зое была уготована такая судьба: если не Константинополь, то Москва. Что ж, не волнуйся, убеждал себя Н. Все будет хорошо. Надо только доверять промыслу Божьему.

Обручение состоялось, как было назначено, 1 июня 1472 года. В этот день папский флот, получив благословение Сикста IV, покинул гавань Остии и отправился на соединение с галерами венецианцев. Разыгрывался очередной акт становившейся все более постыдной трагикомедии войны с Турцией.

Во время церемонии обручения Н. пришлось пережить страшное напряжение. Из-за Делла Вольпе все повисло на волоске. На этот раз даже Сикст при своей отстраненности от дел мирских заподозрил что-то неладное.

Когда подошло время обмена колец, неожиданно выяснилось, что Делла Вольпе не привез из Москвы кольца для невесты. В свойственной ему манере он затараторил, что и не должен был привозить кольца, поскольку подобного обычая якобы не существует в Москве. Выглядело это явно неубедительно. Произошла заминка. Зоя то бледнела, то краснела, попеременно бросая на Сикста, на Делла Вольпе и на Н. взгляды, в которых надежда перемежалась с отчаянием. Приближенные шепотом переговаривались, не особенно церемонясь, намекая на сомнительность полномочий Делла Вольпе да и всей этой истории.

Наконец, как бывает в присутствии высокого начальника, все замерло. Все ждали, что скажет папа: перенести или продолжать.

Сикст IV показал, что отнюдь не был ветхим неотесанным стариком из монастырской глуши, каким его многие считали. Чутья политика Сиксту занимать не требовалось. Внятным кивком головы понтифик распорядился продолжить церемонию.

На другой день, правда, при всей консистории Сикст не удержался, чтобы не пожаловаться, что Делла Вольпе действовал без должной доверенности от своего господина. Но эти стариковские бурчания уже не имели никакого значения. В решающий момент Сикст IV взял ответственность на себя и согласился выдать Зою замуж за московского князя Иоанна. Со всеми еще неясными последствиями для Святого престола, для дела объединения двух церквей, для судьбы антитурецкой коалиции и в целом Европы и мира.

Происшедший досадный инцидент не заслонил собой величия совершавшегося события. На церемонии были представлены все самые знатные роды Рима, Флоренции и Сиены, большинство кардиналов. Почтить соотечественницу собрались едва ли не все мало-мальски видные греки-эмигранты, волею судеб заброшенные в Италию.

Среди них выделялась Катерина, бывшая королева Боснии, дочь Стефана, нашедшая в Риме приют от своих невзгод. И Анна Нотара, дочь несчастного Луки, бывшая некогда невестой императора Константина XI, дяди Зои. Поселившись в Венеции с братом Яковом, она мечтала о создании в Италии маленького независимого княжества, которое символизировало бы непрерывность и непрерываемость традиции греческой государственности. Н. относился к этому плану как к блажи стареющей матроны. Присутствовали и другие греки, бежавшие от турецкой экспансии. Был Теодоро Газа, друг Виссариона, знаменитый оратор, каллиграф и ученый, который впоследствии подробнейше описал церемонию обручения в письме Франческо Филельфо. Кстати, они с Н. откровенно недолюбливали друг друга, что вполне объяснимо. Соратники и сподвижники редко находят общий язык с помощниками своих высоких покровителей.

Об этом не говорилось вслух, но все понимали, что, отправляясь в Москву, Зоя будет представлять там всю греческую нацию. Сознавали и то, что от успеха этого предприятия, а конкретно от Зои, от того, сумеет ли она выжить в обстановке полу-варварского московского двора, в очень многом будет зависеть, выживут ли греческая нация и культура.

Совершилось то, чему Н. посвятил больше пяти лет, а строго говоря, всю свою жизнь. Поскольку всю жизнь он жил и дышал только одним — как переиграть последствия падения Константинополя и четвертого крестового похода. То есть, называя вещи своими именами, как переписать в истории год 1204 и год 1453.