Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

На огонь, как известно, можно смотреть бесконечно. Он действует на человека завораживающе. Скитники, отходя от нестерпимого жара все дальше и дальше, не могли отвести взоров от созерцания горестной, но вместе с тем чарующей картины бесноватой пляски, безжалостно поедавшей скит. Опадая, огонь трусливо прятался от онемевших от горя людей в грудах углей, которые к утру рассыпались в серый прах — все, что осталось от обжитых, любовно ухоженных «гнездовий» — трех десятков домов с надворными постройками.

Спасли только иконы, Устав, некоторые книги старого письма, еще с Ветлужского монастыря привезенные, и рукописи. Григорий стоял, крепко охватив Пластину, и плакал от бессилия перед огненной стихией.

Мефодий успокаивал его:

— Не пропадем — до времени переселимся в наши пещеры. Там места много.

— И то правда, Мефодий. Бог даст, отстроимся.

Самородки, хранившиеся, как с Никодимовой поры повелось, в доме Елисея, расплавились и растеклись по прокаленной земле увесистыми блинами, посыпанными серым пеплом: Корней принес полпуда золота для поездки на ярмарку незадолго до постигшего скит несчастья, из одному ему известного тайника.

— Слава Богу, злата у нас в достатке. А случись подобная беда в Забайкальском скиту — так хоть помирай сразу. Ведь сколь теперича всего приобретать надобно?! Почитай все, начиная от одежды до топора, — сокрушался дед Тихон.

— Хвала Создателю, что все живы! А отстраиваться нам не впервой. До морозов только поспеть бы. В трудах и молениях искупление наше и спасение, — ободрял и настраивал народ на работу наставник.

— Мово младшого никто не видел? Когда выбегал, в избе никого не оставалось, — тревожился Демьян.

— Я видел, он веники вязал возле бани. Должно быть, там и спит тихоня.

Капитолина, жена Демьяна, опрометью бросилась к реке. Супруг за ней.

Вскоре с берега донеслись крики: увидев на месте бани пепелище, Капитолина завыла во весь голос:

— Чадо мое родненькое, как же я не доглядела.

Скитники бросились к речке. На месте демьяновой бани зияло пепелище.

Бабы разом заголосили, а мужики принялись разгребать еще горячие груды пепла, но ничего кроме камней от очага не нашли.

— Не похоже, чтоб сгорел — кости-то, всяко, должны остаться.

Тут прибрежные кусты зашевелились, и показалась голова, вся в красновато-водянистых волдырях, с обгоревшим чубом. Парнишка смотрел испуганно.

— Капитоша, сынок! Жив! Ну, слава богу! Ох, и напужал ты нас, — бросилась обнимать мальчонку Капитолина, склонившись над ним, словно голубка над своим птенцом.

Демьян, почему-то сразу догадавшись, что пожар сотворил почитатель неистового Аввакума, треснул того хорошенько и потянул за руку:

— Иди погляди, сколько бед из-за тебя! Все ведь в пепел обратилось. Теперича сколь домов заново ставить придется. А до того еще инструмент, провиант, оружие, не токо закупить, но и доставить надобно. Слава богу, до морозов время есть… Чудодеяние, что никто не сгорел, а то какой грех на наши души был бы. Ты хоть понимаешь, что натворил? Чего молчишь? Пойдем, расскажешь наставнику. Скрывать не можно. Господь все видит, скроешь — только усугубишь свой грех… Ох, сраму сколько! Как ты мог… Ладно ума хватило выйти. Что, испугался? Что ты все молчишь?

Капитон стоял, как истукан, глядя под ноги. Только беспрестанно хлюпал носом. Потом тихо произнес:

— Тятенька, когда я горел, сам Господь явился и оградил от огненной смерти. Сказал, что мне еще жить да жить надобно…

Скитникам и невдомек было, что мальчонку спас Изосим, вернее сказать, его провидческий дар. Почувствовав, что в скиту в одной из бань на берегу творится что-то неладное, он мысленно приказал своему брату Паше бежать туда.

Тот в это время складывал поленницу дров и, вдруг, сам не ведая зачем, пошел к речке. Слава богу, вовремя поспел — услышал из объятой пламенем Демьяновой бани крики и, опрокинув на себя бочонок с дождевой водой, вытащил из горящего сруба, задыхавшегося от дыма, соседского мальчонку. Уложив находящегося в полусознательном состоянии Капитона у воды, помчался в скит, на который шла огнедышащая стена.

Григорий был потрясен признанием любимого ученика. К удивлению Демьяна, он не стал бранить, укорять Капитона, а растерянно забормотал «Старый остолоп! Сам же подучил… дурья башка». Потом взял себя в руки и сказал, строго глядя на обгоревшего:

— Дети и так чисты, яко ангелы, им не от чего и незачем очищаться. Аввакум ратовал за страдание, но я тебе не раз говорил о том, нет у него никаких указаний, слов, одобряющих самосожжение, ибо это есть самоубийство — непрощаемый грех. Объяснял, что Аввакумово самосожжение есть мера вынужденная… Да что теперь толковать — скита-то уж нет… Иди…

Когда Демьян с сыном вышли из шалаша, сооруженного для него, наставник долго задумчиво глядел на колеблющийся язычок пламени наскоро изготовленной лампадки, как бы осмысливая случившееся. Ему вдруг пришла необычная мысль: «А может, пожар отвратил от нас большую беду?.. Все вершится по воле Его». И подводя итог размышлениям, громко и торжественно, хотя никого рядом не было, произнес: «Он рожден не для мира и не для земных почестей».

Инструментом и мануфактурой для начала разжились у монастырских.

Чтобы в дальнейшем обезопасить книги и иконы, рукописи и реликвии, новый молельный дом решили сложить по примеру Сергиевского монастыря из дикого камня.

Отстраивали скит два года. Для Корнея они пролетели даже слишком быстро: занятый на лесоповале, дома ночевал редко, все больше в лесу в шалаше. Когда возводили срубы, тоже от темна до темна пластался на стройке изо всех сил. Дарья вроде делала все, как положено: и кормила, и обстирывала, разговаривала с ним, но все это лишь из врожденного чувства долга, без любви.

Корней не обижался. Да и как обижаться, коли сам растоптал свое счастье. В то же время постоянно ощущать ее молчаливую холодность было тяжко. Младший сын Паша, хоть и работает рядом, тоже сторонится: привык жить без отцовской подсказки, всему дедом обучен. А тот и вовсе не здоровается. Только зыркает. Одна Ольга, втихаря от мужа, по-матерински, жалела и, гладя его непослушные вихры, уговаривала:

— Потерпи, милой, потерпи! Это также, как наш скит сгорел в одночасье, а восстанавливаем второй год. Обвыкнется она, и все будет как раньше.

Корней, можно сказать, нежил, а маялся. В лагере ему представлялось, что вот вымолит он прощения, и заживут они счастливо и в согласии, ан нет, не выходит как-то. Да и со скитскими прежних отношений наладить не получалось. Пока отстраивались, вроде все дружно, а теперь опять пустота вокруг. Одна отрада — мать. И успокоит, и пожалеет, и присоветует что, коли надо. Она и подсказала сыну: