Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

В этих диких и безлюдных местах острог являлся важным опорным пунктом для продвижения промышленного люда на север и на восток. В обязанность служивых также входил сбор податей и ясака с местного населения. Сюда, в начале каждой весны, по снегу, съезжались на оленьих упряжках все окрестные кочевники-эвенки и хитроглазые купцы-молодцы с Аяна. Шумное торжище проходило прямо на реке, перед крепостью.

В такие дни к десятку столбов печного дыма с острога, подпиравших остекленевший от мороза небесный свод волнистыми, расширяющимися вверх колоннами, прибавлялось до сотни столбов из чумов понаехавших кочевников и промысловиков. Дым, поднявшись до вершин горных гряд, смешивался слабым течением ветра в одну белесую крышу, зависавшую над ярмаркой, будто специально для защиты многоликого торжища от стужи.

Пространство перед острогом заполняли нарты с товаром. На одних лежали пухлые связки рухляди [31] Рухлядь — пушной товар, меха. , туеса с брусникой, мешки с орехами, мороженой дичью, на других тюки с чаем и табаком, свинцом и порохом, мешки с сахаром и солью, ящики с топорами и ножами, гвоздями и скобами, рулоны сукна и холста, горы посуды. Отдельно, под присмотром казака, продавали ружья, боеприпасы.

Тут же ходили поп с дьячком. Батюшка читал проповеди, беседы вел, увещевал потомков многочисленного когда-то эвенкийского племени креститься в православие.

Торговый люд тоже времени даром не терял. Поил «веселой водой» доверчивых инородцев и скупал у захмелевших за бесценок таежные дары. С особым усердием выманивали соболей. Видя такой грабеж, скитники брезгливо отворачивались:

— Экая срамота! Не по совести поступают, а еще православные!

— Ровно басурмане какие. В прежние времена такого нечестия и в мыслях не допускалось.

А эвенки, дивясь пристрастию русских купцов к собольему меху, наоборот, еще посмеивались над ними промеж собой:

— Лучи [32] Лучи — русские ( эвенк .). — глупый люди. Соболь любят, оленя — нет. Соболь — какой толк? Мех слабый, мясо вонючий. Олень — много мяса, мех крепкий.

Непривычные к обилию народа, многоголосому гаму и пестроте скитники, чтобы побыстрее покинуть шумное скопище, не торгуясь, поменяли золото и пушнину на искомый товар и ушли из острога кругами — следы путали.

Вернувшись с ярмарки, «опоганенные», не заходя в избы, долго мылись в бане, стирали облачение — скверну смывали. Доставленный товар, для изгнания вражьих сил, осеняли крестным знамением.

Того, что принесли первые ходоки, хватило общине на два года. В очередной поход в острог определили Изота — старшего сына Глеба, повзрослевшего Елисея и Колоду, назначенного у них старшим.

На обратном пути, утром второго дня, когда скитники переходили замерзшую реку, неподалеку от устья впадавшего в нее ключа, Елисей заметил, что впереди вроде парит, и предложил обойти опасное место.

— И то верно, прямо только вороны летают, — поддержал Изот. Но Колода, не любивший долго размышлять и осторожничать, в ответ прогудел:

— Коли давеча здесь прошли, стало быть, и нынче пройдем.

Истончившийся под покровом снега лед все-таки не выдержал тяжело груженных ходоков, обвалился и они разом оказались по грудь в воде. Мощное течение теснило к краю промоины. Мужики мигом скинули на лед тяжелую поклажу, освободились от снегоступов. Теперь надо было как-то выбираться самим. Первым вытолкнули самого молодого — Изота. Следом Колода подсобил Елисею.

— Живо оттащите поклажу и киньте мне веревку. Она сбоку торбы приторочена, — скомандовал он.

Исполнив все в точности, Изот с Елисеем принялись вытягивать из промоины старшого. Когда Колода наконец оказался на льду, закраина не выдержала, скололась, и веревка выскользнула из окоченевших рук скитского богатыря. Подхватив добычу, черная вода немедля затянула его под лед…

Мокрые Изот с Елисеем бухнули на колени и принялись истово молиться, но крепкий мороз быстро принудил их подняться.

Поскольку до дома было еще слишком далеко, обледеневшие скитники решили бежать по следу эвенкийских упряжек, проехавших накануне, в надежде добраться до стойбища, расположенного где-то неподалеку у подножья Южного хребта. Перетащив поклажу к приметному своей расщепленной вершиной дереву, зарыли ее в снег…

В тех местах, где нартовая колея проходила по безветренным участкам леса, она то и дело проваливалась под ногами бредущих к стойбищу парней. Оледеневшая одежда хрустела и затрудняла движение. Путники, похоже, чем-то сильно прогневили Господа: откуда ни возьмись налетела густеющая на глазах поземка — поднимала голову пурга.

— Сил нет… Остановимся! — прокричал, захлебываясь колючими снежинками, Изот.

Дабы окончательно не застыть, повалили поперек нартовой колеи ель и забрались под ее густые лапы. Дерево быстро замело. Внутри, под пухлым одеялом, стало тихо и тепло. Чтобы поскорее согреться, ребята обнялись. Тем временем над ними со свистом и воем неистовствовала разыгравшаяся стихия…

Припозднившаяся оленья упряжка, ехавшая с ярмарки, уперлась в высокий сугроб. Лайки, что-то почуяв, принялись рыться в нем. Эвенк Агирча с дочерью Осиктокан [33] Осиктокан — звездочка ( эвенк .). разглядели в прокопанной собаками норе торчащий из хвои меховой сапог. Раскидав снег и раздвинув ветви, они обнаружили двоих бородатых лучи. Вид их был ужасен: безучастные лица, заиндевевшие волосы. Но люди, похоже, были живы. Переложив их на шкуры, покрывавшие нарты, эвенки развернули застывшие коробом зипуны, распороли рубахи и принялись растирать замерзшие тела мехом вывернутых наизнанку рукавиц, затем спиртом. Грудь Елисея постепенно краснела, и вскоре он застонал от боли. А бедняга Изот так и не отошел. В чум привезли только Елисея…

Глядя на покрытое водянистыми пузырями, багровое тело обмороженного, в стойбище решили, что лучи не жилец, но черноволосая с брусничного цвета щеками, Осиктокан продолжала упорно выхаживать Елисея: смазывала омертвевшую кожу барсучьим жиром, вливала в рот живительные отвары. И выходила-таки парня! Она не отходила от него ни на шаг, даже когда «воскресший» совершенно оправился. Ее чистое смуглое лицо, обрамленное черными, с вороновым отливом волосами, не выделялось красотой, но когда Елисей заглядывал в ее лучезарные карие глаза, сердце невольно сжималось от сладостного чувства.

Живя в стойбище, он сделал для себя неожиданное и, вместе с тем, приятное открытие: эвенкийки, вопреки бытовавшему в их скиту представлению, одевались красиво и опрятно. Все в длинных шароварах. Юбки широченные, на шее непременно ожерелье из серебряных монет. На ногах легкие летние унты, сшитые из оленьей замши и украшенные изящным орнаментом. На первый взгляд женщины кажутся необщительными и даже замкнутыми. На самом деле они, впрочем, как и мужчины, веселые, гостеприимные люди; доверчивые и преданные друзья.