Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

В эту самую пору к скиту подъезжал дядя Корнея — Бюэн, крепкий, несмотря на то что ему минуло шестьдесят лет, эвенк со смуглым, прокаленным морозом лицом. На нем чем-то инородным смотрелись опушенные белым инеем густые брови и ресницы. За спиной болталась старенькая берданка 28-го калибра. Сильно поношенная меховая парка и потертые штаны из сыромятной кожи говорили не о бедности, а о том, что этот человек просто мало придает значения своей одежде, все время и все силы отдавая работе.

Приехал Бюэн на четырех упитанных, привязанных друг к другу ременными поводками быках, три из которых были безрогими — уже сбросили до весны. На первом — сам, второй с вьюками: палатка, меховой спальный мешок, продукты, котелок, чайник. И два оленя с тяжелыми сумами.

Молодежь как ветром сдуло: умчались в скит известить о чужаке. Бюэн, не обращая внимания на яростный лай собак, спешился, потянулся, разминая суставы, и стал устанавливать прямо у ворот свою походную палатку. Калитка отворилась, и к нему вышли бородатые мужики.

— Дорова, Елисей! Узнавал? Это я, Бюэн. Ты не ехал, сам ехал. Гостинцы привез, соль привез. Бери, видишь — много готовил, — с трудом двигая замерзшими губами, проговорил эвенк, указывая на груз.

Елисей, признав шуряка, с радостными возгласами обнял его. Отправив Корнея за матерью, сам побежал к наставнику испросить дозволения принять гостя. Григорий посопел, но не отказал. Когда вернулся, счастливая Ольга висела на шее брата:

— Как там наши? — спросила она.

— Хорошо, много хорошо.

Корней уже освободил уставших животных от вьюков и увел их на малоснежную сторону заплота в ельник. Проголодавшиеся олени сразу обступили деревья и стали жадно отрывать сильными губами свисающие с них космы лишайника.

Кочевника провели в дом, усадили за стол. Изосим, слышавший много рассказов о бабанином брате, с интересом разглядывал его. Темные, как безлунная ночь, волосы, побеленные изморозью седины, спадали на широкие плечи, отчего голова издали походила на чум.

Хотя Бюэн не очень хорошо изъяснялся на русском — подзабыл, с помощью Ольги узнали, что эвенкийской родне срочно требуется помощь: оленей в их стаде косила таинственная болезнь — каждый день умирало два-три орона.

— Наши шаманы камланили — олень все равно умирай. Корней — сильный шаман, хорошо лечил.

Елисей с Ольгой понимали, что значит роду остаться без стада. Олень — главная опора эвенков в тайге. Неприхотливый к пище (мхи да лишайники), он к тому же и непревзойденный ходок по бездорожью. Для него не страшны ни снег, ни болотистые мари — выручают необычайно широкие копыта. Туловище северного оленя удлиненное, шея, из-за густой гривы, кажется непропорционально толстой, ноги довольно короткие. Тело покрыто шерстью сплошь, включая морду вместе с носом. Все это придает оленям немного неуклюжий вид. Впрочем, эти животные способны и на стремительный галоп.

— Ясно — оленей надо спасать, — произнес Елисей. — Агирча, помнится, говорил: «Жив олень — жив эвенк». Пойду к Григорию, думаю, отпустит. Ты, Корней, пока собирайся, — велел он сыну.

— Верно понимай. Мало слов сладко, много слов горько. Олень умирай — мы умирай. Олень кормит, греет, возит, — радостно закивал Бюэн.

— Тятя, испроси дозволение и на Изосима, — крикнул вдогонку Корней.

Выезжать следовало как можно быстрее. Для спешки была еще одна причина: Бюэн обещал топографам, работавшим прошедшим летом в их районе, пригнать к устью реки Быстрой к 15 марта шестьдесят оленей и девять нарт. Из них четыре грузовые. И оттуда везти отряд со снаряжением и продуктами на север, к Пикам — месту их полевых работ. Эвенк дал согласие отработать до конца сезона: управляться с оленями, кашеварить и смотреть за лагерем, когда топографы будут на съемке местности.

Через час все было готово к отъезду, но по настоянию самого же Корнея задержались, чтобы в полночь, на Крещение, набрать из проруби освященной воды, приобретавшей противонедужные свойства.

Груз разложили в кожаные сумы. В отдельную Корней тщательно упаковал мешочки с травами и корешками, дедовы лечебники, в которых расписаны составы зелий. Подпругами из сыромятной кожи крепко притянули сумы к шерстистым бокам оленей. У ездовых на спинах лежали по две подушечки — маленькие седла без стремян. Эвенк, ловко запрыгнув на своего быка, не дожидаясь пока усядутся Корней с сыном, повел крохотный караван, оглашая привычно округу криками «От! От!». Изосим, впервые ехавший верхом на олене, пока приноровился, несколько раз падал: шкура оленя ходила, как рубашка на теле, и парнишка скатывался с гладкой шерсти.

Разлохмаченные хвосты дыма, тянущиеся вдоль подножья Дальних гор, указали на местоположение стойбища. Переехав покрытую торосами речку, сквозь деревья увидели и сам стан вольных кочевников, раскинувшийся на ровной, как стол, террасе. Низкое, но яркое солнце хорошо освещало покрытые шкурами островерхие чумы, из дымовых отверстий которых выступали прокопченные концы остова. Между жилищами стояли пустые и груженые нарты с запасными жердями, тюками. На одной из них, в меховом мешке, посапывал малыш. Он завозился и подал требовательный голос. Краснощекая мать, чумазая от копоти очага, в широченной юбке и длинных шароварах, заправленных в лосевые унты, расшитые цветистым орнаментом, выбежала и сменила под малышом подстилку: мох пополам с оленьей шерстью. Ребенок успокоился и вновь сладко засопел. С дальнего края стойбища несся бубенчиковый смех, веселые крики и визги одетой в теплые кухлянки детворы. Здесь, в глуши буреломных лесов, люди сохранили чистоту эвенкийского типа. Лица круглые, чуточку плоские, с узким разрезом глаз.

Еще дальше густилось стадо. Над ним колыхались остроконечные ветвистые рога оленух — они сбрасывают их позже быков, после отела, когда оленята немного подрастут.

Эвенки — народ древний. С незапамятных времен заселяют огромную территорию от реки Обь до берегов Охотского моря. Постоянная борьба за жизнь, лишения, суровый климат сделали их необычайно приспособленными к жизни в лесах. Изолированные от внешнего мира обширными малолюдными пространствами непроходимой тайги, они в течение длительного времени развивались вне влияния цивилизации, сохранив самобытность своей культуры.

Сейчас на поляне, искрящейся от крупных кристаллов промороженного снега, вкруг стояло шесть больших чумов, покрытых двумя слоями оленьих шкур: внутренний слой — мехом внутрь, внешний — мехом наружу. Летом чумы покрывают сшитыми полосами бересты.

Ветерок донес возбуждающий аппетит аромат — женщины варили оленину. Небольшие, остромордые псы, увидев, что Бюэн не один, выскочили из общих, на три-четыре собаки, «гнезд», устланных для тепла сухой травой, и с веселым лаем помчались навстречу — знакомиться. Не часто приходят к ним новые люди и нигде гость не бывает таким желанным, как в этих малонаселенных местах.