Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

В следующее лето поставили еще четыре избы. Всего получилось шесть: пять для семейных и одна, побольше, для холостяков. Поселение, по предложению поручика, обнесли для порядка и безопасности высоким заплотом: ему больно хотелось, чтобы их гарнизон походил на настоящую крепость.

У домов на припеке весной копали гряды. Сажали лук, редьку, картошку. Дубов собрал в лесу несколько пчелиных роев и расселил их в заранее подготовленные колоды. К осени соорудил омшаник. Кроме того, вблизи полян, богатых медоносами, выдолбил в нескольких кедрах полости. Место, через которое вырубал дупло, плотно закрывал деревянной вставкой. Вовнутрь вешал остатки сот. В период роения пчелы-разведчики быстро находили надежные, теплые жилища и приводили в них рои. Уже следующим летом меду накачали столько, что еще с десяток пудов выделили на обмен с Василием.

Зверя тоже добывали в достатке. Чтобы шкуры не пропадали, казак Шалый стал их выделывать, а супружница Ульяна [97] Многие эвенки и подавляющее большинство якутов были крещеными и имели русские (православные) имена. шить из кожи для обитателей гарнизона одежду и обувку. Как-то Федот выделал шкуру добытого в берлоге медведя и попросил Ульяну сшить из нее душегрейку, но та замахала на него руками:

— Чур, тебя, чур! Наденешь эту шкуру, за тобой его дух придет. Накажет за то, что убили амаку. Не надо носить шкуру амаки, худо будет.

Купцу Сафронову в обмен на мануфактуру, соль и инструмент они теперь, кроме даров тайги, сдавали излишки сыромятины и меховую одежду.

Про патроны уже и не поминали. У того всегда был один ответ — «шхуна не пришла» и он, для пущей убедительности горестно вздыхая, широко разводил руками. Белогвардейцам же ссориться с якутом было нельзя. Он хоть и обдирал их, как липок, — все из осьмины норовил четвертину вытянуть, но необходимым обеспечивал. Что ни закажешь, все доставит.

Порой гарнизонных все же посещали робкие мысли выйти, сдаться на милость властям. Но, послушав в очередной раз рассказы якута о том, какие суровые приговоры выносят даже тем, кто всего лишь сотрудничал с белыми, они быстро улетучивались. Люди понимали, что купец может и приврать, чтобы не потерять выгодных покупателей, но все равно было боязно.

Оставшиеся без женщин холостяки, уже на второй год стали просить якута привезти для них невест, но тот почему-то упорно отказывал.

Особенно донимал купца ротмистр.

— Василий, выручи! Окажи милость — мне хоть косую, хоть кривую. А то ведь помру, так и не посеяв семени, как будто и не жил на земле. Страшно мне это. Сколько скажешь, уплачу, выручай!

Но якут, против обыкновения, был тверд и непреклонен. Дело в том, что один из его должников пожаловался участковому милиционеру: мол, Сафронов Василий дочь — красавицу на год взял за долги и никак не отдает. Еле выкрутился. Пришлось самому одаривать жалобщика, чтобы тот говорил, что дочь у больной тетки живет — смотрит за ней. Тогда Василий не на шутку струхнул и дал зарок больше живым товаром не заниматься.

У Антона Хлебникова отец был священником, и ему с малых лет вплоть до кадетского училища приходилось замещать то заболевшего пономаря, то подьячего, то звонаря и постоянно петь на клиросе. Приученный к твердым церковным порядкам, юнкер и здесь старался регулярно выполнять установленные обряды, читал ежедневные псалмы, молился за здравие обитателей гарнизона. Постепенно к нему начали присоединяться и другие. Один лишь штабс-капитан формально, как бы из солидарности. На главные напрестольные праздники собирались, как правило, в доме командира.

Перед рождением первого младенца срубили ладную часовенку. Лосев поставил в ней свой походный складень. Вместо лампадки повесили плошку с фитильком из скрученных прядок лишайника, и в дальнейшем каждое воскресение вели службу там.

Попервости эти службы воспринимались как привычные офицерские собрания. Но юнкер, знавший наизусть почти все Евангелие, всегда к месту рассказывал что-нибудь из жития святых, пел красивым голосом псалмы. Так исподволь и служба по чину наладилась.

Лосев как-то даже пошутил:

— Ты, юнкер, среди нас самый молодой, а уже учительствуешь.

— Господин подполковник, Боже упаси, я не учительствую. Просто пытаюсь донести до всех слова Господни. Вы же знаете, что все мои предки священнослужители.

— Ты не обижайся, я ведь одобряю твои старания. Помнишь, как у преподобного Серафима Саровского: «Учить других — это как с высокой колокольни бросать камни вниз. А самому исполнять — это с мешком камней на спине подниматься на эту самую колокольню. Посему, чтобы тебя слушали, сам первым исполняй все, чему учишь». Ты для нас в этом смысле — образец.

В один из вечеров, когда холостяки собирались ложиться спать, ротмистр с юнкером вышли на крыльцо. На небе сияла луна, где-то вдали настойчиво гукал филин.

— Хорошо-то как, почти как дома, — сказал Пастухов и повернулся к Антону:

— Я сегодня внимательно слушал твою проповедь о со — вести. Говоришь верно, но от того безумия, что охватило Россию, просто оторопь берет. Мы боролись за правое дело, а проиграли большевикам. Как Господь мог допустить победу воинствующих богоненавистников?

— Я тоже об этом часто думаю. Знаете, у меня из головы не выходит разговор с отцом, состоявшийся в девятнадцатом, когда заехал к нему в Самару. Так вот, он убежден, что в мире всего поровну: есть день и ночь, есть плохие люди и хорошие, так же и у Бога есть супротивник — диавол. Он властвует под землей, а Бог на небесах. Земля же — поле их брани, на коем они сражаются за наши души. Бесы долго разжигали в нашем народе жажду перемен, и мы поддались им. Господь и решил — хотите жить по законам зла? Пожалуйста — мешать не буду, но сами потом расхлебывайте то, чего возжелали.

— Любопытно! То, что Бог и диавол равны по силе, думаю, верно. Иначе как объяснить то, что диавол по сей день не побежден? Ты и сам, наверное, замечал, что тем, кто не покоряется ему, он старается создать на земле самые тяжелые условия и, постоянно нашептывая: «предай, отними, обмани», пытается сбить с пути праведного. А заложившему ему душу — начинает помогать изо всех сил. И те, кто послабже духом, уступают. Рассуждают: есть ад или нет — неизвестно, пусть я и грешен, но сейчас мне хорошо и ладно. Не задумываясь, что ждет после смерти.

— Наш полковой по этому поводу сходно говорил: «На кривде можно дальше уехать, чем на правде, но взыщется потом сторицей».

— Господь отправляет нас на землю для испытания. Выстоишь — вернешься в Божье царство, а нет — прямая дорога в геенну огненную.

Вечера холостяки чаще всего коротали за разговорами. К ним на огонек заглядывали и семейные. Порой посиделки затягивались за полночь: у каждого за плечами была интересная, полная ярких событий жизнь.