Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

— Не вмешивайся. Твое дело за оленями смотреть да нартами управлять, а куда ехать, я сам решу, — неожиданно резко ответил тот.

Разлом, с каждой верстой все глубже вгрызаясь в плато, незаметно превратился в мрачный каньон глубиной в 20–25 саженей, обрамленный поверху могучими кедрами. Местами стены угрожающе сближались. Мертвая тишина, царившая вокруг, усиливала тягостные ощущения.

За весь день не увидели ни одного живого существа. Только раз пролетела одинокая ворона. Заметив ползущий по дну каньона караван, она так удивилась, что, сделав три круга, уселась на торчащий камень и стала восторженно каркать, приветствуя появившуюся в таком мрачном месте жизнь. Потом, лениво взмахивая крыльями, поднялась и исчезла за кромкой «коридора». Андрей Ермолаевич с тоской глядел на вольный полет птицы и мысленно завидовал ей.

Особую тревогу у людей вызывали висевшие над головой внушительные «козырьки» снежных надувов. Один из них обрушился совсем недавно и завалил проход угловатыми, плотными глыбами.

— Куда едем? Надо возвращаться. Такой «козырек» сразу весь караван похоронит, — ворчали рабочие.

Теперь уже и сам Андрей Ермолаевич поглядывал вверх в поисках понижения, чтобы выбраться из каньона, пока ненароком не завалило, но стены становились все круче и выше. Оставалось два варианта: либо возвращаться обратно, либо… идти до конца.

— Дернул же меня черт полезть в эту дурацкую щель! — в сердцах громко ругался он. — Пошевеливайтесь, ползете, как дохлые мухи! — налетел и на попавшихся под руку каюров.

— Зачем кричать, начальник? Дурной слово злой дух будит, он плохо всем делай. Не ругайся, худо будет.

Эвенк как в воду глядел. Навстречу каравану по каменной трубе потянул, набирая силу, ветер. Воздух наполнился бесчисленными летящими кристалликами.

Андрей Ермолаевич вздохнул и, глянув на проводника, развел руками — виноват, мол.

Ветер крепчал. Вскоре вихрящиеся хвосты снега, сливаясь в единый поток, превратились в мутное, густое месиво. Казалось, что не ветер гонит снег, а наоборот, снег, мчащийся по узкому ущелью, как поршень, выдавливает воздух. Останавливаться было опасно — занесет в два счета. Понурые ороны, подгоняемые людьми, шли, тяжело дыша себе под ноги, с трудом вытягивая тонувшие в рыхлом снегу нарты.

Впереди показался массивный скальный выступ, перегораживающий разлом почти до середины. Подойдя к нему вплотную, путники словно попали в другой мир. На расстоянии вытянутой руки бушует, дико завывает метель, несутся снежные заряды, а здесь, под защитой каменной стены, не шелохнет. Лишь при сильном порыве закинет снежную крупку.

Плотно сгрудившись, караван встал в затишке. Уставшие олени тут же выбили в снегу ямы и улеглись в них отдыхать. Им ни мороз, ни ветер не страшны: жесткая, длинная шерсть, с очень густым, нежным подшерстком служит надежной защитой.

Из спрессованного ветром снега люди нарезали кирпичей, выложили с наветренной стороны стенку в человеческий рост и забрались в спальники из мягких оленьих шкур с мехом внутрь. К счастью, они имелись у всех. Без них ох как трудно человеку противостоять пурге, особенно, когда силы на исходе. Поддавшись соблазну, приляжешь передохнуть всего на минутку, а буран уже намел над тобой могильный холмик.

Все легли, один Бюэн все сидел на краю нарт. Отвернувшись, он полез за пазуху и достал деревянного идола. Поставив на ладонь, стал ему что-то сердито выговаривать. Потом поколотил о нарты и воткнул в снег, оставив на виду щекастую, приплюснутую голову. Топограф, наблюдавший за всем этим вполглаза, приподняв голову, спросил:

— Что это ты там поставил? — и потянулся за идолом.

— Нельзя трогай! Пускай мерзнет! — сердито остановил Бюэн. — Это моя бог — Сэвэки. Маленько учил его. Зачем пурга терпит, зачем нам не помогает. Пока пурга ходи не возьму его. Ты тоже свой бог побей. Пускай пурга кончает.

— Мы без бога живем. Наш бог — наука.

Наказав идола, Бюэн на этом не успокоился. Он достал лук и выпустил против ветра стрелу без оперения, пояснив «моя ветер убивал».

Под утро в воздухе произошло замешательство. Ветер сначала заметался: вроде поднаберется силенок, пролетит по «трубе» шквалом, выстреливая заряды снега, и опять чуть дует. С рассветом ослаб настолько, что стал слышен шум от срывающихся со склонов одиночных комьев снега. В каньоне похолодало, воздух от крепнущего мороза стал жестким. Из спальников выбирались с трудом. Мышцы ног и спины болели, точно после кулачного боя, но достаточно было нескольких движений и все проходило.

Перекусив, двинулись дальше. Некоторое время олени тянули дружно, оставляя позади себя полосу взбитого снега, но вскоре стали сдавать. Изнуренные бескормицей и трудной дорогой ороны шли рывками, спотыкались и падали один за другим. Тех, кто падал в упряжке, поднимали и привязывали сзади к последним саням. Когда олень и там начинал качаться, как пьяный, Бюэн подходил и щекотал его за ушами. Если олень не реагировал, объявлял решительно:

— Орон силы кончал. Отдыхать надо. Ягель собирать надо.

Люди лазили по камням и сдирали с них чахлый мох и лишайники. В круглых черных глазах оленей даже после такой скудной кормежки пробуждалась жизнь.

Наконец разлом, разойдясь широким раструбом, вывел караван к речке, текущей вдоль заснеженной гряды. Там, между гор, спрятался проход, по которому они должны свернуть на северо-восток и углубиться в горный массив и на самой высокой точке установить первый триангуляционный знак [118] Триангуляционный знак — опорный геодезический пункт в виде деревянной или металлической ажурной пирамиды, предназначенный для точного определения координат местности. . С той вершины и следовало начинать топографическую съемку местности.

Неожиданно на береговой возвышенности сквозь висящую в остуженном воздухе изморозь проступили неясные очертания юрт, увенчанные столбами дыма. Воодушевленные путники тут же повернули к селению. Под берегом, неподвижно скорчившись над прорубью и опустив в нее лесу, сидел якут, одетый в потертую, всю в заплатках, кухлянку. Вокруг него на льду уже лежало с десяток жирных чиров. Когда караван проходил мимо, рыбак даже не поднял головы. Не сводя слезящихся от мороза глаз с проруби, лишь откликнулся на их приветствие:

— Дорова.

Спустя несколько секунд вдруг очнулся и подпрыгнул, словно ужаленный:

— Дорова, дорова! О, много вас! Я Коля! Кто командира, как звать?

— Андрей Ермолаевич, — представился, протягивая руку, топограф. — А что, Коля, можно ли у вас заночевать?

— Конесно, можно. У брата Богдана юрта большая. Кэпсе [119] Кэпсе (сказывай) — таежная почта якутов. Каждый якут, узнавший о значимом событии, в те далекие времена, обязан был без промедления сесть на коня и скакать в любое время дня и ночи, в любую погоду и передать эту весть ближнему соседу, живущему иногда за сто верст. В результате такой, исстари заведенной связи, якуты быстро узнавали о том, что происходит даже в самых дальних уголках. Если важно было доставить весть побыстрее, к ней крепили перо ворона. Тогда вестовой ехал без остановок на ночлег. уже давно о вас есть.