Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

И тут она поспешно кивнула:

— Да, да, вы правы, они оба такие... ну, джентльмены, что ли. — И она снова не удержалась от шутливого замечания: — И знаете, для чего они сейчас ждут меня? Хотят уехать обратно в армию на нашем поезде и надеются, что по дороге я им расскажу о вашем городе — Нахичевани-на-Дону...

— Вы шутите? — не поверил Мясников.

— Нисколько, уверяю вас. Оказывается, им очень интересно узнать, — и я этому верю! — откуда на Дону взялся такой армянский город. — Она виновато вздохнула: — А что я им расскажу? Ведь сама об этом имею весьма общее представление.

— А для начала им, наверное, больше и не нужно, — сказал Мясников. — Не забудьте только напомнить, что это один из культурных центров российских армян, что там родился, например, такой замечательный «деятель, как революционер-демократ, писатель и философ Микаел Налбандян... — Мясников сделал паузу и осторожно осведомился: — Вы о нем знаете?

— Еще бы, — чуть обиженно повела плечами Изабелла Богдановна. — Когда он в шестидесятых годах прошлого века приезжал в Эривань, там его встречал мой отец, один из малочисленных подписчиков «Юсисапайла» [3] «Юсисацайл» («Северное сияние») — прогрессивный армянский журнал, издаваемый в середине прошлого века в Москве при активном участии Микаела Налбандяна. в нашем городе. Позже отец еще раз встречался с ним и оставил об этих встречах воспоминания.

— Интересно! — оживился Мясников. — Кстати, вы, кажется, сказали, что ваш отец встречался с Налбандяном в Эривани? А я, признаться, почему-то считал, что вы из тифлисских или бакинских армян.

— Да? — Изабелла Богдановна внимательно всмотрелась в него и вдруг кинулась в атаку: — Потому что я показалась вам слишком интеллигентной для эриванки, да? Ну признайтесь, признайтесь же честно, что и вы тоже, как и все неэриванские армяне, считаете наш город провинциальной дырой и не допускаете даже мысли, что оттуда может выйти какой-нибудь путный человек!

Он посмотрел на нее — со сверкающими от благородного возмущения глазами, порозовевшими щеками, она еще больше похорошела — и засмеялся искренне:

— Вы вправе казнить меня, Изабелла Богдановна, ибо я до сих пор действительно был не очень высокого мнения об Эривани и эриванцах. Но я признаю, что был неправ, и обещаю исправиться.

Она с вызовом произнесла:

— Нет, почему же, у вас есть все основания и сейчас думать так, — ведь в Эриване нет ни театра, ни влиятельных газет, нет ни политиков, ни писателей, ни ученых... Но послушайте, что думают некоторые провинциалы-эриванцы: все вы, тифлисские, бакинские, новонахичеванские и прочие армяне, попросту кукушки, которые кладут яйца в чужие гнезда. И если армянскому народу еще суждено возродиться, иметь свою государственность, свои подлинные культурные центры, то это должно произойти в его исторической колыбели — в Араратской области, вокруг Эривани! Вот! Засим разрешите откланяться!

— Ну, ну, нет, — мягко, но требовательно сказал Мясников. — Этот разговор так не может кончиться, выслушайте меня тоже...

В это время открылась дверь и в комнату заглянул Ландер. Он удивленно посмотрел на Мясникова и молодую женщину, стоявших друг против друга с видом ссорящихся, и хотел закрыть дверь, но Мясников сделал ему знак остаться, а сам вновь обратился к Изабелле Богдановне:

— Поверьте, то, что вы говорите, — о возрождении национальной государственности и культуры армян и вообще всех других народов России — не чуждо для большевиков, и следовательно для меня тоже... Вот здесь, в Минске, я познакомился с проблемами белорусского народа. Перед ним ведь стоит та же проблема, создание своей государственности, возрождение своей национальной культуры. Это, если хотите, веление эпохи, и это одна из тех задач, которую должна обязательно решить социалистическая революция, к которой мы идем. Вот почему я верю, что армянский народ скоро получит свою государственность. И конечно, это произойдет только там — в коренной Армении, вокруг Эривани... — Он, отвесив шутливый поклон, продолжал: — Даст бог, ваш покорный слуга доживет до этого дня, и я обещаю поехать в Эривань, чтобы внести свою посильную лепту в создание новой Армении...

Говоря это, Мясников, конечно, и думать не мог, что года через три — три с половиной именно ему, Александру Мясникяну, выпадет тяжелая, но великая миссия — поехать в Эривань, чтобы, возглавив первое советское правительство Армении, начать возрождение государственности своего народа, его экономики и культуры.

Изабелла Богдановна поспешно простилась и ушла.

— Это кто, Александр Федорович, — родственница? — осторожно спросил Ландер, когда Евгеньева вышла.

Мясников взглянул на него и, по тону вопроса уловив, что он предполагает, ответил с улыбкой:

— Нет, Карл Иванович, это не родственница, но и не любовь. Я познакомился с этой женщиной и ее мужем-летчиком полгода назад в поезде.

— Ого, можно подумать, что ты оправдываешься, Алеша... — засмеялся Ландер. — Да хоть бы и была любовь — что тут такого? Ведь ты не женат и, надеюсь, не из тех, кто считает, будто революционеру не пристало тратить время на такую чепуху, как любовь?

— Сейчас — не из тех, — улыбнулся Мясников. — Но должен признаться, что лет десять тому назад я придерживался именно такого взгляда.

— Да ну? — воскликнул Ландер. — Вот не подумал бы.

— Да, брат, я тогда был жутким максималистом, эдаким ибсеновским Брандом, полагавшим, что революционер должен отдать своему делу все силы, все помыслы и даже чувства. Из-за этого я чуть было не потерял дружбу одного из лучших армянских поэтов...

В кабинет один за другим входили Кнорин, Алибегов, Фомин, Щукин и другие. Мясников, увлеченный воспоминаниями, продолжал рассказывать Ландеру:

— Мы учились в Московском университете. В Москве в это время собралась группа талантливых литераторов: уже знаменитый Аветик Исаакян и рядом с ним начинающий, но блистательный поэт Ваан Терян, критики Погос Макинцян и Цолак Ханзадян... Да разве всех перечислишь... Мы все тогда уже прошли через этап увлечения Белинским, Писаревым и Чернышевским и открыли для себя Маркса. Понимали его еще не совсем глубоко, но чувствовали, что его учение — высшее достижение в области общественных наук. И вот тут-то между мной и поэтом Теряном завязался горячий и длительный спор насчет... любви и ее места в жизни революционера. Но чтобы понять, какого накала достиг этот спор, вы должны знать, что это за человек. Худой, нервный, мечтательный идеалист... Весь — чувства, лирик от головы до пят, трепетный и тонкий. Послушайте-ка хотя бы вот эти его стихи в переводе Валерия Брюсова:

Скользящей стопой, словно нежным крылом шелестя темноты,