Петр Лубенский - Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

- Едут! Едут! — воскликнул подполковник Евецкий, поспешно входя в кабинет шефа. Даже щегольский жандармский синий мундир с блестящими пуговицами, скрипящими ремнями и серебристыми аксельбантами не мог выправить его фигуру, похожую на вопросительный знак.

— Кто едет, подполковник? — спросил жандармский генерал Василий Дементьевич Новицкий, восседая в кресле двойной ширины, сделанном для него по заказу. Считал он себя одним из китов, на которых зиждется правопорядок в древнем граде Киеве.

— Они, ваше превосходительство! — заморгал короткими белесыми ресницами подполковник. — Я, признаться, как только получил депешу, возрадовался, будто крашеное яичко на пасху поднесли!

На его бледном, безбровом лице змеилась ехидная иезуитская усмешка.

В стекло билась муха. Пахло невыветривающимся из этого помещения винным перегаром. Откуда-то сверху мелодично, будто падали и разбивались вдребезги хрустальные стаканчики, доносился звон колоколов старинного Софийского собора.

Чревоугодие довело фигуру генерала до таких размеров, что казалось, он своей тушей заполнял не только кресло, но и весь кабинет. Верхние веки, опухшие от обильных возлияний, опускались на глаза, и потому чудилось, что он все время дремлет, тяжело, астматически посапывая. Но впечатление было ошибочным — жандарм был все время начеку.

— Как лиса: спит и во сне кур видит! — отзывался о своем шефе Евецкий.

Новицкий, как и всякий ограниченный человек, добившись успеха при помощи какого-нибудь примитивного приема, уже не мог от него отказаться. Таких приемов у Новицкого было всего два: арест «на всякий случай» и допрос с «фейерверком». Услышав как-то, что католики, истребляя гугенотов, кричали: «Бейте всех, бог там разберет!», Новицкий решил позаимствовать этот способ.

— Ар-рестовать всех! — командовал он рокочущим басом. — Потом разберемся и будем отпускать по одному. Да и то не сразу. Мы не так, как столичные: арестовывают по одному, а потом выпускают сразу всех. Мы — по-киевски.

Вот почему тюрьмы вдруг наполнялись сотнями ни в чем не повинных людей.

— Всех надо было бы сперва выпороть, а потом уж принимать в университеты! — изрекал жандармский генерал.

На допросах с «фейерверком» генерал Новицкий топал сапожищами и бил кулаками по крышке стола, пытаясь наводить ужас своим громовым голосом, щелканьем генеральских ботфортов и выпученными, сверкающими от бешенства рыжими глазами. Впервые этот прием он применил против подозреваемого в военном шпионаже некоего Доморацкого.

— Я ка-ак на него рявкнул, так у него все пломбы из зубов вылетели! — хвалился потом жандарм. — Он сразу «вошел в сознание».

«Шпиона» казнили, а ретивому полковнику присвоили чин генерала.

— Не каждому жандарму светит стать генералом, — любил он напоминать подполковнику Евецкому.

Второй раз допрос с «фейерверком» сработал сравнительно недавно. В руки к бешеному генералу попался слабонервный анархист Нуссельбаум. Во время допроса в отчаянии он выбросился из окна третьего этажа, но не разбился, остался жив и выдал все свои обширные заграничные связи. Это не спасло его от каторги. Зато Новицкий выступил в новом качестве: знатока революционной эмиграции. И потому теперь в Киев, к начальнику губернского жандармского управления, направляли всех арестованных по заграничным агентурным сведениям русских студентов, возвращавшихся на подпольную работу в государство Российское, контрабандистов, переправлявших нелегальную литературу, и коммивояжеров, или агентов политических изданий.

— Так что же вы тянете, Евецкий? — повысил голос шеф. — Кто едет, черт вас побери, преподносите ваш сюрприз!

Евецкий развернул депешу и прочитал: «В конце 1891 года Хинчук и Полонский отправились за границу для окончательной подготовки к избранной в России деятельности и поступили в Бернский университет».

— Это господа из Тулы?

— Так точно, ваше превосходительство, — ответил Евецкий и продолжал: — «Там они близко сошлись с Александром Шлихтером и Евгенией Лувищук, которые тоже слушали лекции в университете, и вместе с ними организовали кружок по совместному чтению».

— Это мне известно, — поморщился шеф.

— В руки полиции попали письма, которые писал из Берна Хинчук своей возлюбленной, фельдшерице Гольденберг, в Тулу, — невозмутимо продолжал подполковник. — Из писем Хинчука видно, что… я цитирую: «…все члены этого кружка были почти одного умственного развития и каждым руководило стремление благородное… все принадлежали к лучшему студенчеству, которое сильно работало в деле самостоятельного выяснения состояния вещей и установления и выработки известного мировоззрения». Сиречь крамольного!

— И без того ясно, — буркнул Новицкий, испытывая непреодолимую жажду.

— Извещая Гольденберг о предстоящем возвращении Лувищук и Шлихтера в Россию, Хинчук высказывал сильное опасение за благополучный проезд их через границу.

— Везут что-нибудь? — оживился генерал.

— Вероятно. А также высказывал пожелание, чтобы Гольденберг познакомилась с ними…

— Где они предполагают встретиться? В Туле?

— Не имею понятия. Тульское охранное отделение взяло под наблюдение эту фельдшерицу, письма ее перлюстрируются, связи проявлены.

— Граница извещена? — Лицо Новицкого приняло выражение легавого пса в напряженной стойке.

— Жду указаний, — склонил голову подполковник.

— Пропустить беспрепятственно, прицепить надежный хвост, о всех передвижениях и связях сообщать. Вы обратили внимание, что там, — Новицкий махнул рукой в сторону, которую считал западом, — закопошились? Ползут через границу и тайно и явно, как тараканы. Какая у вас есть на сей счет разработка?

— Изменник присяги царю и отечеству, бывший дворянин Георгий Валентинович Плеханов, ныне теоретик крамольных движений, скрывающийся за границей, написал зловредную брошюру о голоде в России, в которой говорит о возможном подъеме крестьянского революционного движения в связи с прошлогодним голодом и нынешней эпидемией холеры. — Евецкий любил блеснуть осведомленностью. — Наиболее горячие и, добавим, дурные головы, которые называют себя передовым студенчеством, уже выехали в Россию. По указанию их преступного центра они в основном обязаны ехать в губернии, откуда сами родом, как знающие местные условия. Так что Александра Шлихтера следует ожидать на Полтавщине.

Больше всего отъездом жильцов была огорчена владелица скромного пансионата фрау Валькер. Во всем Берне трудно было найти другую такую радушную хозяйку.