Петр Лубенский - Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

— Неужели я так сказал? — молвил Шлихтер, смущенно протирая платком стекла очков. — Но даже если это сказали вы, мой друг, я обеими руками подпишусь под этими словами!

Раздались аплодисменты. А калитка все скрипела. А гости все шли и шли. И скоро на просторной веранде стало тесно от молодых и немолодых, но по-юношески возбужденных людей. Многие были незнакомы друг с другом, но каждый нес в своей памяти отражение частицы жизни Шлихтера, с которым выпало счастье вместе работать.

— Дорогие товарищи, — сказал растроганно Александр Григорьевич, вставая и окидывая помутневшим от волнения взором друзей. — Поэт сказал: «Тот ураган прошел, не много нас осталось, на перекличке дружбы многих нет». Так помолчим же минуту и вспомним наших боевых товарищей, которых нет сейчас с нами…

Лица друзей стали серьезными. Дохнул легкий ветерок, затрепетали тюлевые занавески, будто тени ушедших пронеслись по террасе.

Ах, время, время… Воспоминания — хитрая штука. Вряд ли когда разгадают люди их скрытый механизм. Нахлынут внезапно и за какие-то секунды так всколыхнут… И сейчас перед мысленным взором Шлихтера промелькнуло…

…Сауна-Лахти под Выборгом. Хотя и был уже ноябрь 1907 года, осень мало ощущалась: как обычно, зеленые стояли сосны и ели, дубы, видно, не торопились сбрасывать листву, местами трава так и не успела выгореть. Да вот темнело быстро, и весь финский поселок рано укладывался спать.

В один из таких вечеров в окошко тихо постучали — тоже вот так примерно: тук-тук… тук-тук…

— Кто бы это мог быть? — встрепенулась Евгения,

— Ильич! — предположил Александр.

Да, через минуту Ленин стоял посреди комнаты — усталый, немного смущенный, но, как всегда, неизменно внимательный и остроумный. Был он широкоплеч, как заправский гребец, быстроглаз, как удачливый охотник, и непоседлив, как человек, все время стремящийся вперед.

— «Ой, не ходи, Грицю, та и на вечорници» — так, кажется, Александр Григорьевич?

— Так, — засмеялся Шлихтер.

— Так вот, несмотря на это предупреждение, я пришел к вам вечером…

— Ну и прекрасно, — воскликнула Евгения, — мы вам всегда рады!

— Судя по всему, «хвоста» не привел, так что еще и ночевать попрошусь…

Ленин возвращался в Петербург из Гельсингфорса, где только что закончилась Четвертая конференция РСДРП.

Допоздна сидели соратники в ту ночь, сблизив головы в желтом кружке света от висячей керосиновой лампы. Шлихтеры выслушали целый доклад о том, как обсуждались вопросы о тактике социал-демократической фракции в Государственной думе в условиях неистового наступления столыпинской реакции, о фракционных центрах и укреплении связи ЦК с местными организациями, об участии в буржуазной прессе. Не просто слушали: уточняли, соглашались, даже спорили. Далеко за полночь затянулась беседа. Евгения ушла к детям, а гость и хозяин улеглись спать. Но до сна ли было! На повестке дня стоял вопрос: быть или не быть революции? 3 июня царское правительство разогнало II Государственную думу, В стране поднялись виселицы, названные «столыпинскими галстуками».

— Соотношение сил сейчас уже не такое, как было еще несколько месяцев назад! — сказал Ленин.

— Но вы же, Владимир Ильич, всегда были великим революционным оптимистом, — заметил Шлихтер. — Вы прививаете эту веру в победу и нам, рядовым борцам партии. В прошлом году я выпустил брошюру «Государственная дума и общественное движенце». Содержание ее сводилось к анализу данных, которые обусловливали, на мой взгляд, неизбежное углубление и развитие революционного движения. Но сейчас, Владимир Ильич, когда многие обольщают себя мыслью о скором подъеме революции, кажется на деле, что веселенького мало… И вдруг… тяжело думать…

Шлихтер был взволнован, запинался, недоговаривал. Но Ильич прекрасно понял его.

— Да, революция закончилась, — тихо, но убежденно проговорил он. — Я об этом говорю последний. А победит она… лет через десять!

В считанные секунды вспомнилось все это. И еще — как стоял в траурном почетном карауле в Колонном зале Дома Союзов. Вглядываясь последний раз в дорогие черты вождя, припомнил, с каким добрым прищуром глаз сказал ему Ленин, когда Шлихтер по его вызову явился из Москвы в Смольный: «А мы вас ждем, Александр Григорьевич!» Было это в первые дни Великой Октябрьской революции, ровно через десять лет после последнего их разговора в Сауна-Лахти!

Шлихтер оглянулся. На веранде смотрели на него его друзья. По его лицу, видно, поняли гости, как глубоки и печальны были его мысли. Напряженную тишину прервал голос Евгении. Она вошла на веранду, размахивая бланком телеграммы:

— Сашко, буровые скважины в Гоголево, Сагайдаке и Кибинцах на твоей родной Полтавщине дали промышленную нефть!

Шлихтер в волнении встал:

— Это лучший подарок ко дню моего семидесятилетия. Не зря, значит, мы копья ломали. Какая удача!

— Видно, вас в детстве в любистке купали, что у вас столько удач в одной жизни, — сказал седобородый харьковский профессор.

— Удач? — Александр Григорьевич оживился и с любовью взглянул на жену. — В одной жизни? — Он поправил очки в тонкой металлической оправе, как бы пристально вглядываясь, но не в прошлое, а в будущее.

— Да, да, в чем ваша главная удача? — полетели вопросы.

«В том, что оба мои сына — Тема и Борисик — коммунисты», — подумала Евгения, но сердце ее сжалось при воспоминании о Сергее, погибшем в империалистическую войну.

— Друзья мои дорогие, — он снова с нежностью взглянул на Евгению. — Главная удача в том, что мы с юных лет навсегда твердо стали на путь революции! На днях я говорил молодежи… — Он поискал на письменном столе и из груды бумаг извлек листок, вырванный из ученической тетради, покрытый его четким бисерным почерком. — «Мы закладывали основу для непосредственного строительства социализма, а вы уже сейчас имеете счастье строить этот социализм. Перед вами лежит неограниченное множество форм борьбы, каких мы не знали и не могли знать. И в этой борьбе вы будете находить все новые и новые радости. И радостей у вас будет больше, чем у нас. Это будут радости продолжения той борьбы, которую мы начали в октябре 1917 года!» И в этом главная удача нашей жизни.