Петр Лубенский - Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

— Отдельные заказы, мне кажется, удастся разместить в «Восточной Финляндии». Ее хозяин Густав Экхольм пользуется уважением финских эсдеков.

— Переговорите… осторожно пока. Ну, а теперь отправляйтесь! Приветствуйте всех. И самые сердечные пожелания «кротам» революции — товарищам грузинам! Очень симпатичные люди, не правда ли? И столько лет уже провели под землей…

— Какие же вы джентльмены? — с улыбкой во взгляде темных глаз вычитывала Евгения. — Лежебоки! Послали женщину за обедом, а сами лодырничаете!

— Зачем шумишь, Жена? — поднялся с земли тонколицый Караман Джаши.

— Ты опять за свое: не «жена» я тебе, а Женя, если уж запросто…

Все рассмеялись. Караман обратился к товарищам, лежавшим и сидевшим на траве:

— Скажи, Вано, скажи ты, Макарий, как ее называть?

— Жена! — в один голос ответили те.

— Ну вот видишь… Зачем обижаешь меня?

— А если мой Сашко тебя на дуэль вызовет, что тогда запоешь? — нарочито не сдавалась Евгения.

— Дуэл?! — Караман засверкал глазами, хватаясь за пояс на черной рубашке, хотя никакого кинжала на нем, конечно, не было. — Давай дуэл, Думаешь кавказский дижигит испугался?

Все хохотали. Уже не раз затевался подобный шуточный разговор из-за того, что грузины в слове «Женя» никак не могли выговорить букву «я».

Они всегда обедали в обнесенном глухим забором дворе типографии — тихом, зеленом. Соня Тодрия ушла за обычной здесь едой — ржаным хлебом, картошкой и молоком. Принесла и рыбу.

Черный, курчавобородый Сильвестр Тодрия, муж Софьи Павловны, подложив под голову камень, смотрел черными, блестящими глазами прямо на солнце.

— Эй, Сильвестр, я думала, что только орлы могут смотреть на солнце! — пошутила Евгения.

— Мы, грузины, живем по соседству с орлами. А с кем поведешься, от того и наберешься! — ответил неторопливо Тодрия, и все заулыбались, прищелкивая языком. — Не могу на него наглядеться. Ты знаешь, когда мы были в Баку «конягами», поверишь, месяцами не вылезал из подпольной «шлепалки».

Рабочие, еще в Баку печатавшие «Искру», прекрасно понимая величайшую важность новой работы, избегали появляться на людях лишний раз. И у них возникло ощущение, подобное тому, от которого никак здесь не мог избавиться Шлихтер. Они знали, что в декабре прошлого года чрезвычайный сейм выработал законы о гражданских свободах, и сенат пока не позволял русской политической полиции вторгаться в пределы Великого княжества Финляндского. На фоне общего положения в России это выглядело внушительно и в то же время настораживало какой-то непрочностью, временностью.

Наконец возвратилась с полной корзиной веселая Соня Тодрия.

— Нет Александра? — поинтересовалась сразу же.

— Если статья написана, к вечеру появится. Будем ждать, — ответила Шлихтер.

Она села обедать вместе со всеми.

— Хорошая еда тем плоха, что она скоро кончается! — сказал Караман.

Заглянул финн Коссонен, постоянный рабочий этой типографии, молчаливый, даже угрюмый, но необычайно отзывчивый человек. Хозяин считал его присутствие в арендованной комнате достаточным, чтобы самому туда не заглядывать. Выбор оказался более чем удачным: Коссонена рекомендовали и местные социал-демократы. К нему иногда наведывалась жена, светлоглазая Кристина. Никто не понимал, о чем они говорили, но все с удовольствием угощались принесенными ею знаменитыми выборгскими кренделями. И сегодня Вано Болквадзе пошутил:

— Лучше бы Кристина пришла.

И все-таки сквозь шутки и смех просвечивало нетерпение.

Разговаривая, никто не обратил внимания, что на улице перед типографией послышался стук конских копыт и колес легкого чухонского экипажа. Он на минуту утих, затем снова раздался и быстро отдалился. Тут же из дверей, ведущих во двор, показалась статная фигура Шлихтера.

— О! Ну что? — почти все бросились ему навстречу.

Он молча вынул из внутреннего кармана пиджака несколько сложенных пополам листков в клетку, протянул секретарю.

— Кротам революции — самые сердечные приветы!

Евгения с укоризной остановила мужа:

— Сашко, товарищи могут обидеться.

— Ты что, Женя, — сразу же возразил Стуруа. — Ильич называл нас так еще в письме в «Нину», когда мы его лично не знали. И не обижались — правильно говорил! — Он четким движением согнутого указательного пальца провел по узким усам под горбатым носом.

— Веселое слово услышать — очень хорошо, — серьезно заметил молчавший Макарий.

Стуруа, обращаясь к Шлихтерам, продолжал:

— Кроты, наверное, и то на свежем воздухе чаще бывали! Как Семен сказал одному в Москве, принимая на работу: «Будешь выходить из подвала полтора раза в месяц».

— Это как же? — удивился Александр.

Грузины, знавшие эту историю, рассмеялись, а Вано разъяснил:

— То есть три раза в два месяца! Теперь засмеялись и Шлихтеры.

— «Нину» еще называли «всероссийской печкой», которая согревает весь российский пролетариат.

— Да, меткое слово — это очень хорошо, — как бы про себя повторил Макарий.

— Кстати, не забывать: Ильич интересовался, не испытывают ли наши гости в чем нужды, — вспомнил Александр.

— Что ты ему ответил? — спросил Стуруа. — Почему не сказал, что ждем больше работы?

— А вы пока не сетовали…

— Ай, послушай, Вано, — весело воскликнул Тодрия, — напрасно такое говоришь: сам болтаешь, а работа стоит. Пошли, кроты. Это тоже «всероссийская печка», ей нельзя гаснуть…

Пропустив вперед Евгению и Софию, все теснясь вошли в помещение. Здесь, несмотря на открытые дверь и окно, стоял неповторимый запах типографского сплава, краски и бумаги.

Листы из ленинской ученической тетрадки разошлись по рукам наборщиков, сразу же притихших, сосредоточенных.

Прислонившись к дверному косяку, стараясь никому не мешать, Александр стал наблюдать за таинством рождения газеты, первого номера Центрального органа большевиков. Номера, который из глубокого большевистского подполья тысячам членов партии в России и за границей принесет слово правды, станет призывным набатом!

— Набор отменный, вот еще разочек посмотрим, и можно готовить матрицы, — чуть-чуть севшим голосом наконец произносит Макарий.

— Товарищи, — встрепенулся Шлихтер, — пока там матрицы, давайте сделаем оттиск да и получим первую газету!

— Правильно говоришь, Сашко! — Караман по привычке хотел хлопнуть его по плечу, но вовремя взглянул на перепачканную краской руку. — А то печатать будут в Питере, а нам что достанется?

Макарий Гогуадзе приготовил сырую бумажную массу для матриц, одновременно поглядывая то на открытую сушилку, то на ручной станок для отливки стереотипов.

— Да, Женя, у нас ведь пустое место для даты оставлено, — спохватилась Соня.