Микаел Шатирян - Генерал, рожденный революцией [Повесть об Александре Мясникове (Мясникяне)]

— Гм, веселенькие новости!

— Сам виноват, — усмехнулся Орджоникидзе. — Чем — спросишь ты? Вот, например, в отчете в Совнарком ты написал такую фразу: «Могилев становится вторым Версалем». А знаешь ли ты, что некоторое время назад ту же мысль высказал Ильич? И, помня о роковой роли, которую сыграл Версаль в истории Парижской коммуны, он направил в Могилев отряд войск во главе с Крыленко, чтобы разгромить «русский Версаль».

— Кстати, — сказал Мясников, — позавчера наш ВРК решил, что, поскольку Могилев находится в зоне Западного фронта, мы тоже должны направить туда войска...

— Да ну! И как же?

— Один отряд под командованием Берзина из Второй армии уже сегодня двинулся по железной дороге в Оршу, где соединится с отрядом Крыленко и будет наступать на Могилев с севера. А другой отряд во главе с членом нашего ВРК Лисяковым, имея в своем составе полк имени Минского Совета и бронепоезд Пролыгина, отправится завтра утром в сторону Жлобина, чтобы оттуда наступать на Могилев с юга...

— Да уж молодцы, прямо молодцы! — сказал Орджоникидзе. — Но этого мало, придется сделать еще кое-что...

— Что именно? — спросил Мясников.

— Ну вот мы разгромим «русский Версаль», разгоним контрреволюционную ставку, а дальше как? Не может же армия остаться без главного штаба, а? Не может, так как мир с Германией еще не заключен, и еще больше потому, что в стране поднимает голову контрреволюция... На Дону и Кубани уже начался мятеж Каледина и Караулова, к ним примкнула украинская Рада, нужно ожидать, что контрреволюционные выступления будут и в других районах страны... Значит, нужно создать какой-то свой центральный штаб, который будет бороться с этими мятежами. Владимир Ильич для этой цели послал вместе с Крыленко прапорщика Тер-Арутюнянца — есть такой орел, который здорово отличился во время октябрьских боев в Питере и под Гатчиной... Он будет создавать при ставке Революционный полевой штаб, который займется главным образом борьбой на внутреннем фронте. Ведь если даже нам удастся привлечь на нашу сторону часть офицерства из старой ставки, то для борьбы с Калединым и Карауловым, своими прежними сослуживцами, они едва ли годятся, правда?

— Да, на такое им сразу пойти будет трудновато, — согласился Мясников.

— Стало быть, нам надо укомплектовать Революционный полевой штаб нашими офицерами, дельными, знающими и преданными нашей партии... — Орджоникидзе покрутил длинный черный ус, сощурил глаза. — Скажи, твой этот Каменщиков — толковый офицер?

— Погоди! — воскликнул Мясников, чувствуя, как у него сжимается сердце. — Вы что хотите сделать? Ведь он же у нас временно исполняющий обязанности главкома фронта, и мы решили на съезде утвердить его официальным главкозапом!..

— Вот это вы неправильно решили, — неожиданно жестко сказал Орджоникидзе. — Пойми, Алеша, в нынешних сложных условиях главнокомандующим не может быть просто толковый офицер. Им может быть только политический вождь, пользующийся безграничным доверием масс... Поэтому ЦК партии считает, что на эту должность должен быть избран только ты, понимаешь?

— Господи, да я не вытяну столько!

— Вытянешь, — с улыбкой хлопнул его по плечу Сер-го. — Расставь везде помощников, а сам сосредоточься только на коренных, узловых вопросах. Ну а Каменщикова мы отправим в ставку. И, пожалуйста, составь список еще группы офицеров, но не таких, кого тебе не жалко, а тех, кого, наоборот, очень жалко отдавать, понимаешь?

— Разбойники! Ну прямо грабители, ей-богу... — в сердцах сказал Мясников. — А я-то, дурак, горевал: «Не приезжают, не интересуются...»

— Ну а что мы тебе говорили? — засмеялся Орджоникидзе.

Чуть погодя Володарский заговорил о перемирии.

— Вы знаете, ведь только у вас дело ведется во фронтовом масштабе, по заранее подготовленному Севзапкомом проекту договора. Когда начнутся переговоры?

— Завтра наша делегация во главе с членом ВРК Степаном Щукиным выедет на передовую, их встретят немцы и переправят в пункт переговоров, в Солы... Если хотите, я вас ознакомлю с проектом договора, который мы разработали, — сказал Мясников.

Прочитав проект, Володарский вновь с уважением посмотрел на Мясникова.

— Это все здорово, — сказал он. — Но вот согласятся ли немцы подписать такой документ? Особенно пункты о запрещении перебрасывать войска на Западный фронт и о братании... Как бы они не встали на дыбы.

Мясников подумал, покачал головой.

— Немцы везде охотно идут на переговоры, а это значит, что перемирие им очень нужно. Вот увидите, они подпишутся под всеми нашими условиями. Хотя, конечно, торговаться будут отчаянно...

— Ну что ж, — сказал Орджоникидзе. — А теперь давайте соберем партийный комитет, поговорим о съезде.

Поздно вечером того же дня, закончив подготовку ж походу, Пролыгин зашел в военревком к Мясникову.

— Завтра рано утром мы уходим, Александр Федорович, — как-то виновато улыбаясь, сказал Пролыгин. — Вот и пришел проститься... Кто знает, свидимся ли еще?

— Ну что вы, дорогой товарищ Пролыгин. У меня сомнений нет. Ведь вы остаетесь в пределах фронта, так что возможностей для встречи будет достаточно...

— Оно конечно, товарищ Мясников. Но жизнь есть жизнь...

Мясников удивленно посмотрел на него: к чему это он? И вдруг понял: да нет, Пролыгин совсем не за этим пришел сюда, его беспокоит другое, но он почему-то не решается говорить. Ну что ж, торопить его не будем, раз пришел — скажет.

— Да, конечно, жизнь полна всяких неожиданностей... — столь же глубокомысленно высказался он.

— Вот-вот, об этом я и говорю. Знаете, вот я давеча зашел в госпиталь, — проститься с мужем Изабеллы Богдановны, Евгеньевым...

— Да? — спросил Мясников. — Ну и как он там? Я ведь так закрутился тут, что не могу урвать время и навестить его.

— Да ничего... Виктор Иванович почти уже выздоровел... И знаете, даже просил меня взять его на бронепоезд...

— На бронепоезд? Да что ему, летчику, делать на бронепоезде?

— Вот-вот. И я говорю. А он мне: «А что, мол, мне тут делать? Погода сейчас нелетная, авиаотряд разбежался, сидеть всю зиму так, без дела, — с тоски околеешь... А на бронепоезде все же техника, вот и, глядишь, пригожусь на что-нибудь».

— Ну это ведь несерьезно, — досадливо пожал плечами Мясников. — Тоже мне довод: «На бронепоезде все же техника»!

— Конечно, — кивнул Пролыгин. — Сдается мне, он убраться хочет поскорее из Минска да залезть в такие горячие дела, чтоб забыться можно было...

— Убраться из Минска? Забыться? — Мясников пристально посмотрел на Пролыгина. — О чем это вы?

— Видите ли, по-моему, Виктор Иванович считает, что жена разлюбила его... Она... как бы это сказать... боевая, что ли... Из тех, кто не любит, когда мужики, как камыш от ветра, туды-сюды клонятся. А его как раз чересчур долго шатало в этой заварухе, пока он на Срубовских высотах хребет свой не выпрямил... Но он, видно, решил, что это произошло слишком поздно и она успела разлюбить его. Не знаю, прав ли. По-моему, он от этих мыслей немного свихнулся, и... в общем, помочь надо ему, ведь вы же знаете, что Виктор Иванович Евгеньев — хороший летчик-инструктор... А еще я думаю, что революции очень нужны будут и авиация, и летчики, а потому его не на бронепоезд нужно и не куда-нибудь в другое место, а приставить к этому делу — готовить красных летчиков. Вот здесь, думается мне, он найдет себя и все эти сердечные переживания быстро отбросит в сторону... А?