Николай Баранов - Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ]

Гунчак опять замолк. Покрутил головой и продолжил:

— Монголы бросали в пролом отряд за отрядом, и мы просто вдавили своей массой булгар внутрь города. Дальше началось, примерно, то же, что и двумя днями раньше — горели дома, лилась рекой кровь мирных жителей. В жуткой сутолоке я растерял своих людей. Тех немногих, что остались в живых к тому времени. В бою я потерял шлем и получил рану в голову. Ничего серьезного — просто рассекли кожу, но кровило сильно. Залило половину лица. Ссылаясь на рану, я выбрался из гибнущего города, добрался до своей юрты, рухнул без сил на ложе и провалился в сон. Спал целые сутки. Разбудил меня монгольский начальник моей «тысячи». Он приказал собрать и посчитать людей. Мои половцы к этому времени уже выбрались из города и спали по юртам. Поднял их, выгнал на улицу. Оказалось, что боеспособных осталось семьдесят восемь человек. Еще с полсотни лежали в юртах ранеными. Это почти из полутора тысяч, что были под моим началом еще осенью!

Что было дальше? Булгары продержались еще три дня в детинце. Монголы непрерывно штурмовали и, в конце концов, ворвались и туда, устроив страшную резню. Пленных в Биляре не брали. Говорят, так они мстили за свое давнее поражение, которое булгары нанесли им лет пятнадцать назад. Что еще сказать. Меня поставили начальником сотни. Над моими оставшимися в живых воинами. Вот так, из ханов в простые сотники, Ратьша.

Половец печально улыбнулся.

— И что было дальше? — спросил Ратислав.

— Дальше? Остаток зимы мы зорили Булгарские селения. Не все, правда. Пара их князей перешли на сторону монголов. Их владений не тронули. Ближе к весне нас отпустили в наше новое кочевье в низовьях Итиля. Там нас тоже не ждало ничего радостного. Скот почти весь пал от бескормицы. Наши женщины и дети голодали. Многие умерли. Умерли и мои новорожденные дети. Жена, не выдержав такого, ушла в зимнюю степь и там сгинула. Вот такое было возвращение.

Гунчак, замолчал, потом, жутко усмехнувшись, добавил:

— Хотя, добычи мы привезли много. Очень много. Не знали куда девать. В конце весны к нам опять приехали монгольские посланники и приказали через неделю прибыть оружными, одвуконь к буртасскому городку, стоящему на берегу Итиля. Названия его не помню. Мы должны были выставить не меньше трех сотен. Мне сказали, что я отвечаю за число головой. Собрали всех мужчин, способных держаться в седле от пятнадцатилетних мальчишек до стариков далеко за пятьдесят. Но собрали три сотни. Прибыли к месту сбора в начале лета. Здесь уже находилось несколько тысяч наших соплеменников. Куда нас собирались гнать, никто не знал. Ходили слухи, что в низовьях Итиля против монголов поднял восстание хан Бачман. Вроде бы он уже разбил несколько небольших отрядов завоевателей. Я поговорил с несколькими ханами, которых знал по прошлой жизни. Все они рассказали истории очень похожие на мою. Правда их люди пострадали немного меньше, чем мои, но и им досталось. Договорились — если нас погонят воевать с Бачманом, перейдем на его сторону и будь, что будет. Но монголы не были дураками: нас отправили к Кавказским горам, где тоже восстали черкесы. Там мы и воевали до осени. К тому времени Бачман был разбит, загнан на какой-то остров в низовьях Итиля, взят в плен и разрублен пополам, говорят, собственноручно одним из царевичей-чингизидов. Черкесов мы умиротворили. Из моих трех сотен осталось полторы. После этого нас отправили прямо сюда — на Рязанскую границу, с приказом зорить пограничные селения и выманивать ваши отряды в степь под мечи монголов.

Гунчак прокашлялся и почти торжественно произнес:

— Знай, боярин, скоро, через день-два здесь будет огромное монгольское войско, идущее войной на Рзань.

— Это мы знаем, — кивнул Ратьша.

— Вот как? — видно, половец думал, что его сообщение обескуражит рязанца.

— Мы ж не зря свой хлеб едим, — усмехнулся Ратислав. — Ну, ты-то это уже почувствовал на себе.

— Да уж… — поник плечами Гунчак.

Потом покачал головой и добавил:

— И, все же, будь осторожен. Нас ты захватил врасплох, но другие отряды могут ложным бегством заманить тебя в засаду. Монголы в этом большие мастера.

— Постараемся не попасться, — хмыкнул Ратьша. — Но, все равно, спасибо за предупреждение.

Глянул в оконце. На улице стало совсем темно. Встал с лавки, потянулся. Сказал:

— Ладно. Пора отдыхать. Завтра встаем рано.

Глянул на сникшего Гунчака. Приказал тоже поднявшемуся на ноги Могуте:

— Этого в подклеть. Только отдельно от остальных. От греха.

Ближник кивнул и тронул половца за плечо. Тот встал и двинулся к лестнице. Могута зашагал следом. А Ратьша принялся устраиваться на ночлег.

Поднялись затемно. Ратьша умылся из колодезной бадьи, быстро перекусил запасами, найденными в избе, облачился в броню. Могута носился по деревеньке, подгоняя разоспавшихся, непривычных к воинскому порядку, ополченцев. Ничего, справится. А пока боярин решил пройтись до речки — любил Ратислав смотреть на текущую воду. Небо на востоке посветлело, гася звезды на чистом безоблачном небе. Там у окоема уже появилась алая полоска, предвещающая скорое появление дневного светила. За ночь подморозило. Трава покрылась седым инеем и не по живому шуршала под ногами. Трупы половцев с улицы убрали. Должно, стащили в небольшой овражек у околицы. Часто попадались лужи замерзшей крови, которые Ратьша аккуратно обходил. Наконец добрался до берега. От темной воды поднимался пар, образующий туманную дымку вдоль всего русла. У самого берега образовалась ледяная корка — зачатки панциря, который накроет вскоре живую воду на всю долгую зиму до самой весны.

К Ратьше подошел Могута.

— Раненые на носилках, боярин, — доложился он. — Кто может, поедет верхами. Дал им пяток воинов в сопровождение. Половцев погоним пешком. Недалеко — дойдут. С ними отправлю десяток — справятся. Гунчаку под честное слово дал коня. Вязать не стал. Думаю, не обманет.

— Ладно, — кивнул Ратислав. — Отправляй.

Могута повернулся к околице, обращенной в сторону Онузлы. Там в утренних сумерках угадывались, собравшиеся в кучу, конные и пешие. Свистнул в два пальца, махнул рукой с зажатой плеткой. Потом снова повернулся к Ратьше.

— Остальные почти готовы. Скоро можно будет выезжать. Душегубцев, как и говорили, на сук?

— Ну, да, — подтвердил Боярин.

Потом досадливо поморщился.

— Забыл расспросить у них, был Гунчак в избе, когда они над нашими изгалялись.

— Я расспросил, — сказал ближник. — И, правда — не было. Не соврал хан. Все это учинил монгольский десятник. Его, кстати, тоже живого взяли. Только его. Остальных десятников порубили. Говорят, дрались, как черти, в плен не сдавались. Этого палицей приголубили, потому и живой.