Ирвин Ялом - Проблема Спинозы [litres]

Он прибрал комнату, поправил подушки и разгладил одеяла на своей кровати. Сделал шаг назад, чтобы полюбоваться сделанной работой, и подумал: однажды я умру на этой кровати . Он с нетерпением ждал визита Франку, гадая, достаточно ли в комнате тепло. Хотя ему самому температура окружающей среды была безразлична, он подумал, что Франку наверняка замерзнет в своем путешествии. Поэтому прихватил две охапки дров из поленницы за домом, но споткнулся о порог, и поленья раскатились по полу. Он собрал их, отнес к себе в комнату и склонился над камином, чтобы разжечь огонь. Даниель Тидеман, который услыхал грохот рассыпавшихся дров, деликатно постучал в дверь.

– Доброе утро! О, разжигаешь камин? Ты нехорошо себя чувствуешь?

– Это не для меня, Даниель. Я ожидаю гостя из Амстердама.

– Из Амстердама! Он наверняка придет голодный. Я скажу домоправительнице, чтобы приготовила кофе и что-то дополнительное на обед.

Бенто провел бо́льшую часть утра, глядя в окно. Около полудня, заприметив Франку, он радостно поспешил на улицу обнять друга и повел его в комнату. Едва переступив порог, он сделал шаг назад, чтобы полюбоваться Франку, который теперь был одет так, как полагается любому истинному голландцу – в высокую шляпу с широкими полями, длинное пальто, куртку, застегнутую до самой шеи, с квадратным белым воротничком, бриджи по колено и чулки. Волосы его были расчесаны, а короткая бородка аккуратно подстрижена. Они молча уселись на кровать Бенто и, сияя, уставились друг на друга.

– И сегодня мы молчим, – проговорил Бенто по-португальски, с удовольствием вспоминая прошлое. – Но на сей раз я знаю почему. Просто слишком многое предстоит сказать.

– Да и великая радость часто лишает слов, – прибавил Франку.

Сладостное молчание было прервано коротким приступом кашля, напавшим на Бенто. Мокрота, которую он сплюнул в подставленный платок, была испещрена бурым и желтым.

– Опять кашель, Бенто! Болеешь?

Тот махнул рукой, словно отгоняя тревогу друга.

– Кашель и застой вздумали поселиться у меня в груди и теперь никогда не отходят далеко от дома. Но во всех прочих отношениях жизнь моя хороша. Изгнание мне на пользу, и я благодарен за свое одиночество – за исключением, конечно, сегодняшнего дня. А ты, Франку – или мне следовало бы сказать рабби Франку Бенитеш, – ты выглядишь совсем другим, таким ухоженным, этаким… голландцем.

– Да, рабби Абоаб, пусть он десять раз каббалист и кто угодно еще, тем не менее желает, чтобы я одевался, как обычный голландец, и даже настаивает, чтобы я подстригал бороду. Думаю, он предпочитает быть единственным длиннобородым евреем в общине.

– А как же ты смог так рано добраться сюда из Амстердама?

– Я приехал вчера на трекскойте из Амстердама в Гаагу и провел ночь там у одной еврейской семьи.

– Ты, наверно, пить хочешь? Кофе?

– Может быть, позже, а сейчас я изголодался только по одной пище – по разговору с тобой. Хочу узнать о твоих новых трудах и размышлениях.

– Мне будет легче беседовать, если я сперва облегчу душу. Одна строчка в твоем письме сильно меня обеспокоила, – Бенто подошел к столу, взял письмо Франку и вгляделся в него. – Вот: «И хотя рабби Абоаб продолжает рассматривать в лупу каждое мое движение, теперь это больше неважно». Что случилось, Франку?

– Случилось то, что по необходимости должно было случиться – и, кажется, я использую твой термин «по необходимости» правильно – в том смысле, что не могло случиться по-иному.

– Но о чем ты говоришь?

– Не тревожься, Бенто. Прежде всего нам некуда спешить. У нас есть время до двух часов пополудни, а потом я должен сесть на трекскойт в Лейден, где собираюсь навестить несколько еврейских семей. У нас полно времени, чтобы пересказать историю и моей, и твоей жизни. Все будет сказано, и все будет хорошо, но истории лучше всего рассказывать сначала, а не задом наперед. Видишь, я по-прежнему люблю их и упорно продолжаю кампанию, цель которой – внушить тебе большее уважение к ним.

– Да, я помню твое странное представление, что я втайне наслаждаюсь историями. Что ж, здесь ты не много их найдешь, – Бенто махнул рукой в сторону книжных шкафов.

Франку подошел к ним, чтобы просмотреть названия книг в библиотеке Бенто, и обвел взглядом четыре полки.

– О, они прекрасны, Бенто! Хотел бы я провести здесь не один месяц, читая твои книги и беседуя о них. Но глянь-ка сюда! – Франку ткнул пальцем в одну из полок. – Что это у мена перед глазами? Разве не величайших в мире рассказчиков я вижу? Овидий, Гомер, Вергилий? Да я так и слышу, как они шепчут мне, – Франку припал к книгам ухом: – «Пожалуйста, пожалуйста, прочти нас! Мы содержим в себе мудрость, но наш суровый хозяин так нами пренебрегает!»

Бенто расхохотался, встал и обнял друга.

– Ах, Франку, как я по тебе скучал! Только ты так со мной разговариваешь! Все остальные слишком почтительны с Мудрецом из Ворбурга.

– А, да-да! И ты, Бенто, и я, мы оба знаем, что этот Мудрец, конечно, совершенно ничего не сделал, чтобы вызвать ту почтительную манеру, с какой к нему обращаются!

Бенто снова от души рассмеялся.

– Как смеешь ты заставлять мудреца ждать! Давай сюда свою историю.

Франку снова сел рядом с Бенто и начал свой рассказ:

– Когда мы в последний раз встречались дома у Симона, я только-только приступил к изучению Талмуда и Торы и был в восторге от процесса обучения.

– «С радостью погрузился» – вот как ты говорил.

Франку улыбнулся.

– Именно эти слова я использовал – впрочем, меньшего от тебя я и не ждал. Три или четыре года назад я стал расспрашивать старого смотрителя, Абрихима, который сильно болел и был недалек от смерти, что он помнит о тебе, и он сказал: «Барух де Эспиноза ничего не забывает. Все помнит». Да, я действительно был преисполнен радости от учебы, и мой аппетит к ней и способности были столь очевидны, что рабби Абоаб вскоре стал считать меня своим лучшим учеником и увеличил мою стипендию настолько, что я мог продолжать обучение на раввина. Я писал тебе об этом. Ты получил мое письмо?

Бенто кивнул.

– Получил, но был озадачен. На самом деле, даже поражен. Не твоей любовью к учению – это-то я понимаю, это у нас общее. Но, учитывая твои сильные чувства относительно опасностей, ограничений, иррациональности религии – зачем ты решил стать раввином? Зачем присоединяться к врагам разума?

– Я присоединился к ним по той же причине, по какой ты их покинул.

Бенто поднял было брови, но потом на его лице мелькнула легкая улыбка понимания.

– Думаю, ты понимаешь, Бенто. Ты и я, мы оба хотим изменить иудаизм: ты – снаружи, а я – изнутри.

– Нет-нет, я вынужден с тобой не согласиться! Моя цель – не изменить иудаизм. Моя цель, состоящая в радикальном универсализме, искоренить все религии и установить исповедание универсальной религии, в которой все люди станут искать достижения блаженства через полное понимание Природы. Но давай вернемся к этому позже. Если мы станем исследовать слишком многие сторонние предметы, то скоро ли я услышу объяснение того, почему надзор рабби Абоаба больше не имеет значения!