Якоб Тик - Зигфрид

— Не знаю, право, — сказала старуха, — а все же как-то жутко становится, как подумаешь, что навеки вечные ты отрезан от других людей, даже если никогда не видел и не знавал их!

— Тогда бы ты остался у нас, остался у нас! — тихонько нараспев промурлыкала Савва, и еще теснее прильнула к Хегину. Но он весь был погружен в дивные и сокровенные видения, возникшие в его душе.

С последними словами священника мир, лежащий за лесным ручьем, стал отступать все дальше, становился все более смутным и неясным, а цветущий остров, где он жил, все ярче зеленел и улыбался, овладевая его душой. Невеста представала пламенеющей розой этого маленького клочка земли, да и всего света; священник был под рукой. А тут еще хозяйка бросила на девушку сердитый взгляд за то, что та в присутствии духовного лица так тесно прижалась к любимому, и казалось, вот-вот на нее обрушится новый поток докучливых слов и упреков. И тогда рыцарь обернулся к священнику и молвил, неожиданно для самого себя:

— Перед вами нареченные, достопочтенный отец, и если эта девушка и добрые эти старики согласны, обвенчайте нас сегодня же вечером!

Старики не могли опомниться от изумления. Они, правда, уже кое-что примечали, но никогда не высказывали вслух, и теперь, когда рыцарь сам произнес эти слова, они показались им чем-то новым и неслыханным.

Савва вдруг стала совсем серьезной и задумалась, устремив взгляд в землю. Меж тем священник принялся расспрашивать более подробно обо всех обстоятельствах и осведомился у стариков об их согласии. Потолковав о том, о сем, они объяснились, наконец, начистоту; хозяйка отправилась готовить молодым спальню и извлечь из сундука свяченые венчальные свечи, которые давно уже были припрятаны у нее для такого торжества. Рыцарь же возился со своей золотой цепью, стараясь отъединить от нее два кольца, чтобы обменяться ими с невестой. Но она, заметив это, очнулась от своего глубокого раздумья и сказала:

— О нет! Не такой уж нищей отпустили меня на все четыре стороны мои родители. Они, как видно, давно уже предчувствовали, что когда-нибудь настанет такой вечер.

Она быстро вышла за дверь и тотчас же вернулась с двумя драгоценными кольцами. Одно она протянула жениху, другое оставила себе. Старый рыбак был вне себя от изумления, а старуха, в эту минуту вошедшая в комнату, и того более: они ведь никогда не видели у девушки этих драгоценностей.

— Мои родители, — сказала Савва, — зашили эти вещицы в нарядное платьице, которое было на мне, когда я пришла к вам. И они же запретили мне хотя бы единым словом обмолвиться об этом до самого вечера моей свадьбы. Ну вот, я извлекла их потихоньку и спрятала до сегодняшнего дня. Священник прервал дальнейшие расспросы и возгласы удивления, он зажег и поставил на стол венчальные свечи и велел жениху и невесте подойти. Короткими торжественными словами он соединил их, старики благословили молодых, и юная невеста задумчиво и с легкой дрожью склонилась на плечо рыцаря.

И тут вдруг священник молвил:

— Какие вы, право, чудные люди! Что же вы толковали мне, что вы одни здесь на острове? Все время, пока я совершал обряд, в окно напротив меня глядел внушительного вида высокий человек в белом плаще. Он, должно быть, все еще стоит у двери, если вы пожелаете пригласить его в дом.

— Упаси Боже! — сказала хозяйка, вздрогнув.

Старик молча покачал головой, а Хегин бросился к окну. Ему и самому показалось, будто он видит белую голову, которая сразу же скрылась в темноте. Он убедил священника, что тому все это почудилось, и все дружно уселись за стол.

Печальные глаза огромной золотой змеи безотрывно глядели на спящего Зигфрида, обволакивая, убаюкивая тихим журчанием холодных звезд.

Он улыбался во сне.

До и во время венчания Савва вела себя тихо и благонравно; зато теперь все диковинные и дерзкие причуды, клокотавшие в ней, словно бы с силой выплеснулись наружу. Она донимала своими выходками жениха, родителей и даже высокочтимого пастыря, когда же хозяйка дома попыталась одернуть девушку, рыцарь остановил ее, с серьезным видом напомнив ей, что Савва — его жена. Между тем ему и самому было не по себе от ребячества Саввы. Но ничего тут было не поделать — ни знаки, ни покашливания, ни укоризненные слова не помогали. Всякий раз, как новобрачная замечала недовольство своего любимого — а это было не однажды — она, притихнув, подсаживалась к нему, гладила его, улыбалась, шептала что-то на ухо, и хмурое чело его прояснялось.

Но сразу же какая-нибудь взбалмошная выходка увлекала ее, и вновь начиналась все та же шутовская возня, и еще хуже прежнего. Наконец, священник молвил очень серьезным и вместе с тем дружеским тоном:

— Милое мое юное дитя, хоть на тебя и нельзя смотреть без восхищения, однако подумай все же о том, как бы вовремя настроить свою душу в лад с душой твоего избранника.

— Душа? — рассмеялась в ответ Савва. — Это звучит красиво и для большинства людей служит, быть может, поучительным и полезным уроком. Ну, а если у кого и вовсе нет души — скажите на милость, как же ее настроить? Со мной вот именно так и обстоит!

Священник умолк, глубоко задетый этими словами и исполненный благочестивого негодования и скорби, отвернулся от девушки.

Она же с вкрадчивой улыбкой приблизилась к нему и молвила:

— Нет, сначала выслушайте толком, а потом уже хмурьтесь, ведь ваш сердитый вид причиняет мне боль, а вы не должны причинять боль ни одному созданию, которое само не сделало вам ничего дурного. Потерпите немного, и я объясню вам, что я хотела сказать.

Казалось, она готовится начать длинную речь, но вдруг запнулась, как бы охваченная внутренней дрожью, и разразилась потоком горьких слез. Окружающие не знали толком, что с ней делать и молча глядели на нее, каждый со своей тревогой в сердце.

Наконец, она молвила, вытерев слезы и серьезно глядя на священника:

— Душа — это, должно быть, что-то очень милое, но и очень страшное. Боже правый! Не лучше ли, святой отец, и вовсе не иметь ее?

Она вновь умолкла, как бы в ожидании ответа. Слезы ее перестали течь. Все, кто был в комнате, поднялись с мест и в ужасе отступили. Она же не сводила глаз со священника, черты ее выражали робкое любопытство, и именно это и наводило такой ужас на окружающих.

— Тяжкое, должно быть, бремя — душа, — продолжала она, не дождавшись ответа, — очень тяжкое! Ибо уже сам приближающийся образ ее осеняет меня страхом и скорбью. А мне ведь было всегда так легко, так радостно!

И она вновь залилась слезами и скрыла лицо в складках своей одежды. Тогда священник подошел к ней, лицо его было строгим. Он обратился к ней, заклиная ее всеми святыми отбросить обманчивую оболочку лучезарной кротости, если за ней скрывается недоброе. Она же опустилась на колени, повторяя вслед за ним святые слова, славя Господа и клянясь, что никому на свете не желает зла. Наконец, священник сказал рыцарю: