Саймон Терни - Калигула

Издалека все еще слышен рев толпы.

Я шагаю медленно, спокойно.

На меня нисходит странная апатия, чувствую себя утлой лодкой на бурных волнах моря отчаяния, которое всегда со мной, темное и бескрайнее, грозящее поглотить. Однако неожиданно все меняется. В бесстрастный покой моего ума врываются новые эмоции… неистовые, пугающие.

Внезапный страх. Шок. Даже ужас. Этого не может быть!

Моя рука взмывает, чтобы отвести невидимую угрозу. Нет! Вокруг только самые близкие. Это невозможно. Подобные угрозы исходят от врагов, не от друзей.

Блеск металла. В меня летит голубая норикская сталь, подсвеченная вездесущим ядовитым багрянцем. Я отшатываюсь, и лезвие, которое искало мое горло, утыкается в кость.

Агония. Всплески боли и паники. В это невозможно поверить… Я в ужасе!

Появляется кровь. Передо мной – моя рука, нелепо черная посреди красноты смыкающегося мира. О, сколько крови! Я пытаюсь что-нибудь сделать, но мне не дают. Меня держат.

Помощи ждать неоткуда, меня хотят уничтожить самые близкие. Почему? В чем моя вина?

Я кричу, но мой крик не вылетает наружу, вязкий багряный купол ловит его и швыряет обратно. Где-то далеко все еще ликуют мириады голосов, никто не знает, что я в беде.

Теперь остается лишь паника. Я ничего не могу предпринять.

Лезвие, заалевшее еще ярче от моей крови, отодвигается. За ним – звериное лицо, клыки обнажены в оскале, как у волка, который защищает недоеденную добычу от собратьев по стае.

Я все еще стремлюсь действовать, сопротивляться, но мне не дают шевельнуться. Рана, в которой обагрилось лезвие, горит огнем в моей плоти, от нее по всему телу расползаются щупальца боли. Так вот каково это – видеть, как твоя жизнь обволакивает меч… На миг я ловлю в маслянистой красной пленке отражение своего лица. На нем нет паники, нет страдания. Только печаль.

Не этого лезвия следует бояться.

Я постепенно превращалась в тень и почти перестала есть, ненамеренно следуя по пути матери. Но не голод, не слабость, не даже нехватка сна из-за ночных кошмаров сделали тот месяц худшим из всех, что довелось мне пережить.

Самое страшное было знать, что́ в это время происходило в Риме. Менее чем в сотне миль от того места, где я бессильно бьюсь и плачу, мой муж готовит в римских дворцах погибель моему брату. Он сказал, что не обнажит клинок, но Виниций поднял голос против Калигулы, а это в чем-то даже похуже. И с ним будет тот преторианский трибун, с мечом наготове, только и ждущим, чтобы вновь вкусить горячую кровь Юлиев.

Да какое мне дело до поисков братом новых способов управления империей? Почему я должна хоть сколь-нибудь сочувствовать сенаторам и консулам, разжиревшим и обленившимся в своих роскошных дворцах, занятым только заговорами и интригами? Два человека, которых я любила больше всех на свете, сходились в гладиаторской схватке, и окончится она, лишь когда на песок прольется кровь – кровь супруга или кровь брата.

О, агония ожидания и неизвестности! Порой по утрам, измученная и дрожащая, я посылала всем богам молитвы о том, чтобы германские охранники оправдали надежды брата и остановили заговорщиков, даже если это означало бы падение головы Виниция с Лестницы Гемоний. Предатели заслуживают смерти. Ибо мой брат должен жить. Эта мысль стучала в моей голове снова и снова, пока я швыряла в стены бюсты и кромсала ножом фрески.

В другие дни я, собрав последние силы, выбиралась на свежий воздух и под порывами ледяного ветра вспоминала, как теплые руки мужа в один миг прогоняли все ужасы мира. А еще – холодные глаза брата, когда он смотрел на тонущих людей в доспехах, и осознавала, что Калигула больше не то дитя Германика, которого я помнила все эти годы. Значит, возможно, Виниций прав. А я так одинока на этом свете, что без мужа не выживу. В такие дни в глубине души – на виду у богов и сгорая от стыда – я молилась о смерти брата, которая освободит меня и позволит вернуться к Виницию.

Это было пыткой. Каждый следующий день приносил с собой новые надежды и кошмары, и я все глубже погружалась в голод и безумие. Сон превратился в редкого, мимолетного, незваного гостя. От нервов и страха, а также от недоедания и усталости случались приступы тошноты.

Судно появилось, когда море было еще неспокойным, а остров покрывала белая корка изморози. Заметив его на северном горизонте, я затаила дыхание. Очевидно, оно везло дурные вести, как бы ни повернулись события. Либо меня освободят, но брата больше нет в живых, либо Калигула цел, а меня известят о казни мужа. Пока судно двигалось к острову, сердце прыгало вместе с кормой на высоких волнах. Вот если бы можно было развернуть бирему и прожить еще хотя бы день, имея и брата, и мужа! Но такие чудеса мне были неподвластны. И это к лучшему, учитывая, как тяжело мне дался этот месяц ожидания.

Я не могла усидеть на вилле. Хотелось узнать все как можно скорее, поэтому я схватила накидку, сунула ноги в туфли, попрощалась с тенью матери и поспешила в деревню, где находилась единственная пристань. Всего лишь второй раз за все время я пересекала остров; первый раз был, когда меня привезли сюда годом ранее. На острове находились еще три виллы, и только на одной из них – на восточном берегу, рядом с деревней – жили постоянно. Между ними рассыпалась горстка ферм. Поскольку на Пандатарии нет источников, тут и там виднелись утопленные в каменистую почву цистерны для сбора дождевой воды. Все это я отмечала на пути к пристани, взгляд перескакивал с предмета на предмет, не в состоянии удержаться на чем-то дольше чем на мгновение.

В деревню я ступила в тот самый миг, когда бирема подошла к пристани.

Прерывисто дыша, я смотрела, как на берег высаживаются преторианцы. Виниция среди них не было, и при виде префекта претория Луция Аррунция Стеллы я с тяжелым сердцем и странным душевным подъемом сделала вывод, что заговор раскрыт. Виниций не смог за мной приехать, и брат прислал своего верного префекта сообщить мне об этом и, возможно, казнить. Не мог же Калигула не заподозрить, что я участвовала и в этом заговоре.

Что ж, я умру как настоящая матрона Рима, а не как трусливый, хныкающий сенатор. Я выпрямилась и стала ждать приближения Стеллы.

– Госпожа Юлия Ливилла, давно мы не виделись, – сказал он.

Давно. Я молчала, превратившись в мраморную статую римской матроны, готовой принять свою судьбу.

– Госпожа, прошу взойти на борт. Или тебе нужно что-то забрать с виллы?

Я чуть не потеряла сознание. Что же там произошло? Если мой брат погиб, тогда за мной приехал бы Виниций. Но его нет, а меня тем не менее вроде бы освобождают?

– Расскажи мне все.

– Обязательно, госпожа, но не сейчас. У нас нет времени. Сам я не моряк, но триерарх говорит, что здешние зимние течения коварны и нам следует немедленно отплывать обратно в Остию, если мы хотим избежать задержки и опасностей.