Саймон Терни - Калигула

– Марк, я же тебя предупреждала, – вздохнула я, – еще месяц назад, на Пандатарии, что Клавдий давно заготовил пурпурную накидку. А ты меня не слушал, не хотел видеть ни мою правоту, ни коварство моего дяди. Ты отобрал у Рима шанс на великую славу при новом Александре. И ради чего? Ради того, чтобы бросить его в лапы хищного, подлого животного? Марк Виниций, я люблю тебя. Я всегда тебя любила, но сейчас не могу даже видеть.

Я повернулась и покинула дворец обреченных, отказавшись предстать перед моим дядей, новым императором Рима. Может, если бы я явилась тогда к нему, моя жизнь изменилась бы к лучшему, хотя… вряд ли.

Уходя, я слышала, как Виниций все еще пытался оправдаться:

– Но зато его поддержал сенат. И он с уважением относится к сенаторам.

Какая мне разница?

– При нем Рим выживет!

Что это за император, при котором Рим выживает, а не благоденствует?

Последний сын Германика мертв. Для меня вместе с ним не стало Рима.

Итак, я провела на Пандатарии полгода, сосланная собственным братом, и смогла покинуть остров, только когда Калигулу убили – убили те, кому он доверял. Что было потом? Почему я опять здесь, на этой жалкой полоске суши, почему снова под замком?

Сколько же у тебя вопросов, моя новая подруга по несчастью.

Ну что ж… После того как Гай погиб в том красном коридоре, Агриппа с несколькими верными товарищами сумел спрятать его тело, чтобы никто не смог обесчестить его, хотя это наверняка и задумал наш дядя. Клавдий повелел, чтобы меня и сестру вернули из ссылки, ведь все знали, что мы обе имели отношение к заговорам против Калигулы, а значит, наше освобождение полезно для его репутации. Предполагалось, что само наше существование каким-то образом оправдывает убийство брата и возвышение Клавдия. Естественно, Агриппина радовалась возвращению! Она воссоединилась со своим ребенком и тут же принялась интриговать, желая посадить сына на императорский трон.

Агриппа перевез тело Гая через реку на виллу нашей матери, где мы провели месяц перед великим зрелищем, которое устроил Калигула в заливе Байи. Там, на вилле, он сжег труп, а пепел со всеми положенными почестями поместил в семейном мавзолее, рядом с нашим отцом и славным прадедом Августом.

Пожалуй, за все последующие месяцы это был единственный поступок, в котором имелась хотя бы капля человечности. Каллист вместе со своим новым хозяином Клавдием очищал власть от «сора и шелухи». Префектов претория Клемента и Стеллу сняли с их постов и отправили обратно в безвестность, где они не смогли бы причинить хлопот. Никаких доказательств их участия в заговоре не обнаружили, но их подчиненные в числе заговорщиков имелись, и потому префекты лишились доверия. Более того, могло оказаться, что они сохранили верность Калигуле до самого конца, а если так, то новому императору такие люди не были нужны. Почти каждый, кто имел хоть какое-то отношение к заговору, плохо кончил. Аррунций и Азиатик, два трибуна, орудовавшие мечами в коридоре, другие люди, знавшие о планах убийства или помогавшие его осуществить, были мертвы. Не осталось никого, кто мог бы рассказать о ключевой роли Клавдия в убийстве его предшественника. Но нашлось и два исключения. Во-первых, Каллист. Этот вольноотпущенник сумел каким-то чудом сохранить свое место в императорской свите и стал исполнять при Клавдии примерно те же обязанности, что исполнял при Калигуле. А во-вторых, Виниций, чьи мечты о республиканском Риме или хотя бы о благоразумном императоре потерпели крах. Он находился в близких отношениях с Клавдием и пытался направлять его, как раньше направлял Гая. На этот раз он преуспеет еще меньше, поскольку Клавдий – жесткий человек. Рано или поздно Виниций падет. Такова судьба любого, кто подойдет к моему коварному дяде слишком близко. Геликон, бессменный телохранитель Тиберия и Калигулы, отлучившийся во дворец по какому-то делу в тот самый момент, когда его последний хозяин был убит, исчез почти сразу после восшествия Клавдия на трон. В этом созвездии смертей единственной яркой точкой стала смерть моего зятя Агенобарба. Умер он, по-видимому, от естественных причин на одной из своих сельских вилл, но я не могла не отметить, что его кончина удачно совпала с моментом, когда Агриппина перестала нуждаться в муже и его титуле. Видишь, как тонко она ведет свою игру?

Примерно полгода я провела в Риме. Не в силах делить кров с Виницием, я поселилась в одном из домов нашего семейства, но судьба моя была предрешена, ведь талантами моего брата я не обладала. Во времена, подобные этим, Калигула искусно маневрировал между коварными рифами и подводными течениями императорского двора. Ах, если бы он умел править так же хорошо, как умел выживать, пока правили другие! Но сейчас я говорю о том, что Калигула при любом тиране находил способ сохранить жизнь, в отличие от меня. Я слишком прямолинейна, и во мне не осталось ни терпения, ни великодушия.

Мой дядя не раз приглашал меня и Агриппину ко двору, демонстрируя нас все новым и новым сенаторам, которые восполняли ряды павших. По задумке Клавдия мы должны были послужить доказательством непопулярности Калигулы, приводившей к многочисленным заговорам, и, следовательно, подчеркивать легитимность восхождения Клавдия на трон.

В отличие от сестры, я не хотела играть отведенную мне роль и была откровенна. Когда один из приспешников дяди спросил меня, почему я почувствовала необходимость лишить брата жизни, я сказала правду: ничего подобного не делала и меня оклеветала моя сестра-ведьма. Агриппина же, подыгрывая нашему дяде, вновь стала набирать власть и влияние. Пока я падала, она карабкалась на вершину.

Меня ничуть не привлекали ни власть, ни влияние.

Дядю все сильнее раздражало мое упрямство и нежелание делать то, что от меня ожидают. Тем не менее он боялся сразу наказать меня. Любое подобное действие только подтвердило бы истинность моих заявлений. Но для его распутной жены Мессалины таких ограничений не существовало. На одном из пиршественных собраний она устроила так, чтобы я оказалась в комнате наедине с писателем Сенекой. Там он целый час изводил меня скучными рассказами о театре и провинциальных развлечениях. На следующий же день по наущению Мессалины меня и Сенеку обвинили во внебрачной связи. Как будто я испытывала хотя бы каплю интереса к этому щекастому, лысеющему, занудному старику-испанцу.

Мой дорогой супруг ни слова не сказал в мою защиту, а сестра рассматривала мое падение как еще одну ступеньку на своем пути к вершинам власти.

Вот так я вернулась сюда, на Пандатарию. Осень тогда только начиналась. Мать меня не дождалась, да и весь остров как будто стал другим. Теперь ты мой единственный компаньон, а земля за пределами этой виллы, ставшей моей гробницей, мне больше недоступна. Мне нельзя гулять под солнцем, смотреть на волны, ухаживать за моим садом. Кстати, ты видела его, когда тебя сюда привезли? Должно быть, он весь зарос? Я больше не ловлю коз, не варю жидкие похлебки, не пеку вязкий хлеб. И я не рублю деревья, чтобы протопить печи в термах. У меня отняли все. Мой брат, удрученный моим предательством, отправил меня на Пандатарию доживать здесь мои дни, а дядя послал сюда умирать. В этом вся разница.