Саймон Терни - Калигула

Тиберий остановился перед несчастным гонцом:

– Что за вонь! Да он обмочился. Вот болван!

Гемелла позабавила грубость императора.

– Надо поскорее сбросить его в море, пока вся вилла не провоняла.

– Нет, – процедил Тиберий. – Сначала пусть отрежут ему пенис, раз он так оскорбил нас.

Даже тогда я не отвела взгляд. С некоторым трудом и после короткой борьбы трое из германцев крепче ухватили лягающегося и вопящего гонца, а четвертый тем временем вытащил из ножен блестящий клинок. Без каких-либо церемоний охранник поднял тунику гонца и приставил лезвие к основанию его пениса. Одно короткое ловкое движение кисти – и вызвавший неудовольствие императора член отсечен. Мужчина испустил истошный крик на октаву выше прежнего. Кровь фонтаном била из его паха прямо на телохранителей. Мое отвращение и ужас от происходящего достигли предела и стремительно пошли на спад – нервы не выдерживали перенапряжения, мозг отказывался реагировать.

Император молча кивнул, и по этой команде германцы сделали шаг вперед и швырнули гонца в пустоту. Его затихающий крик еще некоторое время доносился до террасы. Где-то посреди тысячефутового падения слабый звук несколько раз прервался, а затем окончательно стих – должно быть, скалы растерзали тело задолго до того, как его поглотило море.

Тиберий равнодушно распорядился, чтобы охранники убрали террасу, выкинули отсеченный член и смыли с одежды кровь. Я сглотнула подступившую тошноту. Но времени опомниться и прийти в себя после увиденного не было – события сменялись слишком стремительно. Из другой двери на террасу выбежал раб и направился к моему брату и Силану. Остановившись перед ними, он упал на колени и опустил голову, однако я успела заметить его подавленный вид.

Калигула не сразу осознал, что его внимания дожидаются, но наконец обратился к рабу:

– Встань. В чем дело?

Раб не двинулся с места, только поднял к Калигуле лицо. В его глазах блестели слезы. Сначала я приняла их за слезы паники, которая на вилле императора отнюдь не была чем-то из ряда вон выходящим. Но нет – раб плакал от огорчения, а когда я узнала в нем одного из помощников акушерки, сердце в моей груди затрепетало.

Только не это…

Калигула пришел к тому же заключению. С каменным лицом он присел перед помощником акушерки на корточки:

– Говори!

– Хозяйка сделала все, что могла, господин, – едва слышно произнес раб.

– Ребенок? – Мой брат не сводил с него тяжелого взгляда.

Наступила жуткая пауза, и потом раб решился:

– Он так и не смог родиться.

Ужас сдавил мою грудь ледяными когтями. Раз не младенец…

– Юния Клавдилла? – страшным усилием воли прохрипел Калигула.

– Возникли сложности. Из-за неродившегося ребенка. У нее началось кровотечение. Мы пытались спасти ее. Акушерка… – Раб облизал пересохшие губы. – Ей нужно было выбирать. Мы умоляли ее сделать выбор между младенцем и матерью, но она отказалась. Хотела спасти обоих. И сделала все, чтобы уберечь мать и помочь ребенку появиться на свет, но чудеса ей неподвластны. Они оба умерли и теперь обрели покой.

До меня дошло, что слышит это не только мой брат – муж Юнии, – но и Силан. Ее отец.

Силан стоял за спиной Калигулы с пепельным лицом. Я видела, что у него подогнулись колени, и, чтобы не упасть, ему пришлось обеими руками вцепиться в перила. Он не произнес ни слова, только издал глухой стон.

– Оба? – выдохнул мой брат, впиваясь взглядом в глаза раба, и тот молча и горестно кивнул.

– Все ли я верно расслышал? – раздался еще один голос, и я глянула в сторону императорских покоев. Оттуда по террасе шагали Тиберий и Гемелл.

Мой брат выпрямился и посмотрел на императора.

– Насколько я понял, акушерка не сумела спасти моих жену и ребенка, – негромко, без эмоций произнес Калигула.

Мой взгляд переметнулся, привлеченный внезапным движением, – это Геликон, неизменный спутник Тиберия, отошел от стены, где он незаметно стоял до сих пор. Император щелкнул пальцами и потом указал на коленопреклоненного раба. Все произошло стремительно, никто не успел и слова молвить: великан-телохранитель пересек террасу, поднял раба, будто тот был легче граната, и бросил его через перила.

В отличие от гонца, которого швырнули далеко в воздух, заставив пролететь какое-то время, прежде чем встретиться со скалами, этого бедолагу просто сбросили вниз, и он умудрился зацепиться за основание балюстрады. Тяжело дыша, раб пытался подтянуться и забраться на террасу. Но не тут-то было. Император сделал шаг к перилам и стал колотить по пальцам раба своей тростью для ходьбы с такой силой, что захрустели раздробленные суставы. Несчастный закричал сначала от боли, а потом от понимания, что ему придется отпустить перила. Всего несколько футов падения, и в его тело вонзились острые камни. Дальше он покатился по обрыву, и эхо по всей вилле разнесло удаляющиеся крики его агонии. Смерть этого раба оказалась гораздо страшнее смертей других его собратьев по несчастью, так же сброшенных с террасы. Садовники рассказывали потом, что он как на копье наткнулся на особенно острый уступ и провисел на нем полдня в страшных мучениях, пока наконец сильный порыв ветра со стороны Суррента не скинул его в море.

Сквозь пелену слез я смотрела, как мой брат, крепко прижимая к себе Силана, уходит на виллу. Император остался на террасе с внуком и телохранителем. Они, по-видимому, уже позабыли причину своей жестокости и шутили над незадачливым рабом. Однако вскоре веселость испарилась, и старик взмахом руки велел юноше покинуть его. Гемелл, словно крыса, юркнул в ближайшую дверь, а Тиберий, опираясь на трость, направил тусклый взгляд в морскую даль.

Я медленно двинулась обратно через лабиринт садовых тропинок и вышла на террасу в дальнем ее конце, намереваясь вернуться к себе и отыскать брата. По моим расчетам, с террасы все должны были разойтись, но когда я обогнула пышный куст, душа ушла в пятки – император так и стоял у перил. Почему он задержался здесь? Я замедлила шаг и попыталась неслышно проскользнуть к двери, но Тиберий, даже не обернувшись, ткнул в мою сторону пальцем:

– Дочь Агриппины, ты порицаешь меня?

Я застыла. Одна, наедине с императором, перед лицом той самой опасности, которой боялась со времени приезда на остров, и нет рядом Калигулы, чтобы направить меня. Вся дрожа, я откашлялась:

– Дедушка, во мне нет и не может быть таких чувств.

Я пошла на риск – не выказала максимум почтительности и послушания, а подчеркнула нашу родственную связь. В роду Юлиев она могла как сближать, так и усиливать раскол, но я почему-то была уверена, что император благосклонно воспримет мое напоминание. Возможно, я кое-чему научилась от брата. Старик сипло хохотнул, и прозвучало это так зловеще, что меня окатило волной страха.