Саймон Терни - Калигула

Но мы направлялись не в Рим. Нам предстояло снова погрузиться на тряскую телегу в армейском обозе и двинуться на север.

В двадцать третий день предыдущего месяца в Лугдуне – а не в Риме! – отпраздновали Тубилустрий, что ознаменовало начало нового военного сезона. Калигула перестал заниматься Германией, вероятно решив, что ему удалось подавить вечное стремление варваров напасть на римские владения. Да, та Германия, которая бурлила антиримскими настроениями и управлялась армией под руководством предателя, теперь успокоилась под жесткой дланью легионов с новыми командирами, преданными императору. Впрочем, можно смело утверждать, что на любом кладбище спокойно, а гнев Калигулы оставил море германских трупов. Pax Romana в северных землях стал миром могилы.

Так или иначе, определенные события заставили Гая обратить взгляд в новом направлении. Принц с далекого туманного острова Британия попросил у императора помощи в борьбе с соседом, и в результате армии было приказано пересечь ненастное море и навестить тот северный остров.

Я зажмурилась, когда вышла в сияние весеннего дня в Лугдуне. Армия приготовилась выступать. Агриппина, по-прежнему сжимая в руках грязную урну, оттолкнула меня в сторону, как будто мы стояли в очереди на театральное представление, а не грузились в передвижную тюрьму.

Я не возражала, чтобы сестра первой вскарабкалась на мешки с репой – наши подушки в путешествии – и первой же выбрала себе место. Все равно будет неудобно. К тому времени, когда из-за городских крыш показалось солнце, мы уже выехали на дорогу, ведущую через долину реки Родан. Несмотря на собственную горькую участь, я тревожилась при мысли о цели нашего путешествия, ведь этот остров отразил две военные экспедиции самого Цезаря.

Говорили, что и Август, и Тиберий втайне мечтали завоевать остров и получить за это свершение новое имя – Британик. У них не вышло. Теперь Калигула намеревался пересечь море и преуспеть там, где потерпел неудачу даже великий Цезарь.

И хотя весна была в самом разгаре, погода по мере нашего продвижения ухудшалась. Чем дальше на север мы забирались, тем становилось холоднее и дождливее. В то время как в Лугдуне и тем более в Риме чувствовалось наступление теплого времени года, мы, трясясь на нашей неудобной, вонючей и скрипучей телеге, регулярно мокли и мерзли под северными дождями.

Казалось, путешествие никогда не закончится… Но вот наш отряд во главе с императорской свитой достиг северного побережья Галлии, где и воссоединился с огромной армией, прибывшей туда ранее. То были обновленные, преданные Калигуле германские легионы.

Лагерь разбили почти на самом побережье. Помню, когда меня вели из моего шатра-тюрьмы к временным уборным, мы поднялись на небольшое возвышение. День тогда выдался необыкновенно ясный, и я сумела разглядеть тонкую серую полоску земли на горизонте. Должно быть, это и был легендарный остров Британия.

Британия: земля болот, чудовищ и племен, которые сумели победить величайшего полководца всей римской истории.

Вероятно, я заметила неладное раньше, чем брат и его люди. Во время походов в уборную и в те редкие мгновения, когда мне удавалось высунуть голову из шатра, я почувствовала, что в огромном лагере царит подавленное настроение. Легионеры роптали. Нас держали в шатре между Первым и Двадцатым легионами, и не раз я слышала, как переговариваются солдаты в отсутствие командиров. Они были убеждены, что любое вторжение на тот остров ужасов за бурным серым морем обречено на провал, и очень нервничали. За те двенадцать дней, что к нам подтягивались отставшие подразделения и корабли, идущие вдоль побережья из Германии, лагерь охватили всевозможные суеверия и небылицы.

По правде сказать, я и сама не была в восторге от предстоящего путешествия по грозному проливу. Однако я понимала, что и так живу уже дольше предназначенного мне срока. Смерть может явиться в любой день, когда вдруг пожелает император. Если этого еще и не произошло, то лишь из-за старых друзей, которые заставили Калигулу временно позабыть о нашем с Агриппиной существовании. А вот солдаты в соседних палатках прекрасно помнили о том, что мы здесь: из моего шатра каждую ночь слышались вопли, от которых волосы вставали дыбом. Это воображаемые лезвия пронзали мое затерявшееся в сновидении тело и проливали иллюзорную кровь. Я кричала, металась и просыпалась вся мокрая от пота.

Ослепительные, выжигающие глаз сполохи красного и белого постепенно сливаются в багровый купол. Словно клинки, его пронзают сияющие лучи римского солнца. Мир под этим куполом отвратительно алый, и солнечный свет колет и рубит его своими острыми мечами.

Издалека все еще слышен рев толпы.

Я шагаю медленно, спокойно.

На меня нисходит странная апатия, чувствую себя утлой лодкой на бурных волнах моря отчаяния, которое всегда со мной, темное и бескрайнее, грозящее поглотить. Однако неожиданно все меняется. В бесстрастный покой моего ума врываются новые эмоции… неистовые, пугающие.

Внезапный страх. Шок. Даже ужас. Этого не может быть!

Моя рука взмывает, чтобы отвести невидимую угрозу. Нет! Вокруг только самые близкие. Это невозможно. Подобные угрозы исходят от врагов, не от друзей.

Блеск металла. В меня летит голубая норикская сталь, подсвеченная вездесущим ядовитым багрянцем. Я отшатываюсь, и лезвие, которое искало мое горло, утыкается в кость.

Агония. Всплески боли и паники. В это невозможно поверить… Я в ужасе!

Где-то на десятый день лагерной жизни меня впервые после Лугдуна навестил Виниций. При виде его я не сдержала чувств и обиженно спросила, где он так долго пропадал. И только после этого заметила, что муж выглядит измученным, а под глазами у него мешки, словно спит он немногим лучше, чем я. Супруг извинился, но предупредил, что его визиты и в дальнейшем будут редкими. Каждый час, что даровали ему боги, он сейчас отдавал императору, пытаясь вернуть Калигулу на путь, коим гордился бы наш отец, и отвлечь от восточных монархов, которые неустанно склоняли его к империи совершенно иного рода, чем нынешняя.

Виниций рассказал о том, что произошло за то время, пока мы не виделись, хотя мне кажется, мое сообщение о настроениях в армии было куда более важным, чем принесенные им вести.

Еще два дня прошли в тягостном молчании. Я продолжала прислушиваться к растущему недовольству вокруг нашего шатра. Иногда ветер уносил шепот дальше, чем следовало. Каждые несколько часов до меня долетали новые обрывки беспокойных разговоров:

– …и центурионы пошли с этим куда – к трибуну!

– …может, сумеем дотянуть до тех пор, когда уже будет поздно переправляться через море.