Артуро Перес-Реверте - Тень гильотины, или Добрые люди

– Еще одно великое имя забыто, – вздыхает дон Эрмохенес. – И что хуже всего, не осталось никого, кто бы продолжил начатое им дело.

Саркастическая ухмылка искажает рот адмирала.

– Кто бы осмелился… А пока он был жив, враги все время нападали на него и душили, как могли…

– Застарелый испанский национальный недуг: зависть.

– Верно, – кивает дон Педро. – Выступали и против него самого, и против всего того, что он олицетворял… Вспомните, как правительство решило внедрить физику Ньютона в университеты, а те воспротивились. Или как пару лет назад, когда Совет Кастилии поручил капуцину Вильялпандо дополнить университетский курс новейшими научными открытиями, а педагогический совет проголосовал против… Можете себе представить? Отказались, и все. Вот так запросто.

– Но, несмотря ни на что, кое-что у нас все-таки есть, – возражает дон Эрмохенес. – Вы несправедливы. Вспомните Ботанический сад и его химическую лабораторию, кабинет естественной истории в Мадриде, ботаническую экспедицию, которую мы недавно отправили в Чили и Перу… Не говоря уже о прекрасной обсерватории в Академии гардемаринов в Кадисе. Да и вы, военные, истинный редут науки! К вам почти не суются черные вороны, о которых вы говорили раньше. Инженеры, артиллеристы, моряки… В Испании, по счастью, наука милитаризирована.

– Еще бы! Риторика здесь не слишком ценится. Строительство фортификаций, защищающих от бомб, и кораблей, которые способны не только плавать, но еще и сражаться, не могут существовать в руках Аристотеля и святого Фомы. Вот почему флот – вернейший авангард науки… Но, кроме флота, ничего другого у нас нет, к сожалению, нет даже Академии наук или научных сообществ, как во Франции или в Англии. Давление церкви всячески препятствует их появлению… Даже среди военных – а я знаю, что говорю, – иерархия и дисциплина превыше идей. Все находится в рамках порядка.

– Но существуют же экономические сообщества друзей страны, которые делают все, что в их силах…

Этого недостаточно, думает адмирал. Речь идет не только о том, чтобы поощрить крестьянина, вырастившего самых тучных коров, или инженера, усовершенствовавшего ткацкий станок. Необходима политика государства, которая вдохновляла бы предпринимателей вкладывать средства в экспериментальную науку, ожидая от нее прибыль. В Испании наука, образование, культура – все разбивается об одно и то же. По той же самой причине умники помалкивают, а смельчаки страдают.

– Вот почему, – подытоживает он, – у нас нет Эйлера, Вольтера, Ньютона… А если кто-то из них появится, их быстро посадят в тюрьму или отдадут в лапы инквизиции. Вот в чем заключается опасность, которая поджидает в нашей стране сторонников научного подхода… Ульоа и Хорхе Хуану недешево обошлась публикация их произведений по возвращении из Америки. Пришлось отказаться от некоторых выводов, а другие завуалировать или изменить их формулировку.

– К сожалению, вы правы, – печально соглашается библиотекарь. – Хорошо было бы применить законы небесной механики Ньютона к правительству всей испанской империи… Что и делают англичане, несмотря на проблемы с американскими колониями, а также французы, у которых и вовсе нет империи.

– Несомненно. То же самое касается образования, книг, а также тех, кто эти книги пишет и переводит… Нужно сделать так, чтобы каждый мог рассуждать о передовой науке, не опровергая незамедлительно собственные научные выводы. Недостойно требовать, чтобы всякий раз, когда испанец публикует научную книгу – если это ему, конечно, удается, – после каждого вывода он добавлял: «Не верьте этому, потому что это противоречит Святому Писанию»… Такой подход делает невозможным прогресс и превращает нас в посмешище для всей Европы!

– Именно для этого мы с вами здесь, в Париже, дорогой адмирал, – с воодушевлением вторит ему дон Эрмохенес. – Это что-нибудь да значит, не правда ли?

В ответ адмирал только грустно улыбается. Пламя свечей делает его почти прозрачные глаза светлыми, влажными и лишенными надежды.

– Совершенно верно, дорогой друг, – спокойно соглашается он. – Именно для этого мы в Париже.

Мне понадобилось кафе. Не для того, чтобы выпить кофе, – написание романа и так уже потребовало бессчетного количества чашек, а чтобы, сидя в нем, хорошенько продумать одну мизансцену. Из писем и бумаг, которые я раздобыл в Академии, следовало, что дон Педро Сарате и дон Эрмохенес Молина побывали во многих кафе Парижа и в одном из них познакомились с видными энциклопедистами. Сперва я решил, что встреча состоялась в кафе «Фуа», которое в то время располагалось в пассаже Ришелье в Пале-Рояль; после перестройки, осуществленной чуть позже герцогом Орлеанским, это место превратилось в центр социальной и торговой жизни парижского света в предреволюционный период, однако мне никак не удавалось установить точную дату, когда строительные работы были завершены, и, чтобы продолжить книгу, я решил попросту перенести в Сент-Оноре сцену из пятой главы, действие которой происходит в Пале-Рояль. Однако в конце концов, обнаружив в одном из писем библиотекаря упоминание об «улице Сент-Андре, неподалеку от Ансьен-Комеди», я понял, что единственным возможным местом, которое в тот день могли посетить академики, был «Прокоп»: старинное кафе, одно из старейших, открытых в Париже по сей день, перед дверями которого я и оказался со своей записной книжкой и картой города 1780 года, собираясь заняться этим фрагментом моей истории.

Я много слышал о кафе «Прокоп», прославившемся тем, что в его залах некогда собирались самые известные интеллектуалы XVIII века; однажды я даже здесь отобедал – в гастрономическом плане, надо заметить, ничего выдающегося мне не запомнилось – в обществе моего литературного агента Рахель де ла Конча и моей французской издательницы Анни Морван. Я знал, что, когда заведение вошло в моду как литературное кафе, чему способствовала публика, посещавшая соседнее здание Комеди Франсез, энциклопедисты сразу же стали его завсегдатаями, а клуб «Корделье» собирался в нем чуть позже, во время тяжелых лет революции. Однако я так и не увидел это место зоркими, деловыми глазами писателя. К счастью, улица, где располагается фасад кафе – в настоящее время она называется пассаж «Коммерс-Сент-Андре», – избежала безжалостной городской реформы, когда Османн словно скальпелем отсек по прямой линии то, что сегодня носит название бульвар Сен-Жермен. Пассаж остался в стороне, на расстоянии всего лишь нескольких метров, и в наши дни, заполненный магазинчиками и ресторанами, сохраняет свои прежние очертания, старинные особняки и кофейни. Таким образом, наведаться туда и вообразить прежние времена было совсем несложно. Один из фасадов кафе «Прокоп» и поныне выходит в тот же самый пассаж, другой фасад, раскрашенный красным и синим, открывается с противоположной стороны здания, выходя таким образом на нынешнюю улицу Ансьен-Комеди, которая в XVIII веке, согласно карте Алибера, Эно и Рапийи, все еще называлась Фоссе-Сен-Жермен-де-Пре. Что же до остального, у меня было достаточно материала, чтобы воссоздать обстановку этого места, его голоса, звон посуды, расположение столиков, чашечки с кофе и шоколадом. Пара иллюстраций той эпохи, обнаруженных мной в «Париже эпохи Просвещения» – потрясающем исследовании о городе, выполненном на основе плана Тюрдо, помогли мне представить оформление интерьера, пол, выложенный керамической плиткой, стеклянные плафоны и зеркала, оживлявшие стены, изящные хрустальные люстры, свисавшие с потолка, а также круглые столики из дерева, железа и мрамора.