Артуро Перес-Реверте - Тень гильотины, или Добрые люди

В нескольких шагах отсюда, на улице Фоссе-Сен-Жермен-де-Пре, превратившейся в улицу Ансьен-Комеди после того, как в 1688 году там обосновались французские комедианты, кафе «Прокоп» быстро стяжало европейскую известность. Среди его клиентов были именитые писатели: Детуш, Д’Аламбер, Бертанваль, Гольбах, Жан-Жак Руссо, Дидро и множество других литераторов, которые сделали из этого кафе филиал Академии.

Все это сообщалось, в числе прочего, в томике «Les cafés artistiques et littéraires» [77] «Артистические и литературные кафе» (фр.). Лепажа, чьи избранные страницы я таскал с собой в виде исчерканных пометками ксерокопий, отыскивая упоминания о «Прокопе» в бесценных книгах, которые мне удалось раздобыть в те дни, прочесывая книжные лавки Парижа: антология «Le XVIII siécle» [78] «XVIII век» (фр.). Морепа и Брайара, «La vie quotidienne sous Louis XVI» [79] «Будни Людовика Шестнадцатого» (фр.). Кюнстлера и, прежде всего, великолепная «Tableau de Paris» [80] «Картины Парижа» (фр.). Мерсье, которую благодаря продавцу книг Шанталь Керодрен я отыскал в виде кем-то уже зачитанного современного издания на самой нижней полке в книжной лавке «Жибер-Жён» на бульваре Сен-Мишель.

Итак, вооруженный всем необходимым в виде записей, разместив с помощью воображения нужные места на карте Парижа 1780 года и позабыв о современных вывесках, шумных ресторанах и магазинах, туристах, заполняющих пассаж «Коммерс-Сент-Андре», я вошел или, точнее, впустил двоих ученых мужей, адмирала и библиотекаря, внутрь кафе «Прокоп» точно так же, как они туда вошли – или могли бы войти – в то давнее утро в сопровождении аббата Брингаса.

– Поверить не могу, что мы здесь! – восклицает дон Эрмохенес, восхищенно озираясь. – Ведь это же знаменитый «Прокоп»!

В кафе царит оживление. Все столики заняты, там и сям виднеются кучки посетителей, которые оживленно спорят или обмениваются мнениями, слышится несмолкающий гул голосов и звон посуды. Пахнет табачным дымом и свежесваренным кофе.

– Напоминает улей, – замечает адмирал.

– Где живут одни трутни, – поправляет его Брингас, как всегда, едва сдерживая раздражение. – Досуг, а не труд – вот что приводит их сюда.

– Я думал, вы любите такие места.

– Место месту рознь. Разные они бывают, вот что я хочу сказать. Те, кто приходит в это кафе, начисто утратили чувство реальности. Паразиты от риторики, которые довольствуются исключительно обществом себе подобных, обмениваясь друг с другом тщеславием и любезностями. Редко встретишь исключение. Подобное, например, этому – вон, взгляните, – добавляет Брингас, кивая на один из столиков. – Странно видеть здесь этого почтенного прихожанина.

Дон Эрмохенес рассматривает посетителя, на которого указал Брингас: не первой молодости, в старом камзоле и съехавших чулках, он сидит неподвижно и одиноко перед чашечкой кофе, уставившись в пустоту.

– Кто это?

Аббат выгибает брови, словно вопрос кажется ему неуместным.

– Великий шахматист Франсуа-Андре Филидор… Вам знакомо это имя?

– Безусловно, – отвечает адмирал. – Однако я представлял его старше.

– Он почти всегда сидит один… Часто ему даже не обязательно подниматься на второй этаж в поисках шахматной доски или соперника, потому что все ходы он просчитывает у себя в голове. – Брингас восхищенно щелкает языком. – Так и сидит… Один против всего мира.

– Мне хотелось бы его поприветствовать, – говорит дон Эрмохенес. – Я тоже немножко играю в шахматы.

– Даже не пытайтесь, он вам и слова не скажет. Никогда ни с кем не общается.

– Жаль.

Они обходят кафе в поисках свободного столика. Кто-нибудь то и дело поднимается или спускается по лестницам, ведущим в залы на втором этаже, где играют в шахматы, шашки или домино, официанты снуют, разнося графины с водой, мороженое, кофейники или дымящиеся шоколадницы.

– Местная публика делится на четыре вида, – поясняет Брингас. – Те, кто приходит выпить кофе и поболтать, игроки, которые сразу же устремляются наверх, читатели газет, а также те, кто просиживают здесь день-деньской, покуда кто-нибудь не заплатит за их кофе, полбутылки сидра или какую-нибудь дешевую закусь, которую они заказали, чтобы утолить голод.

– Вы здесь часто бываете? – интересуется дон Эрмохенес.

– Здесь? Никогда. Сегодня я здесь исключительно ради вас. Предпочитаю притон, где курят и пьют агуардиенте – тот, что на улице Бас-дю-Рампар, или скромные забегаловки на бульварах, где подают мерзкий жидкий кофе, зато там обитают Идеи и Истина – да, вот так, с большой буквы – и где нет ни фальши, ни притворства… В крайнем случае захожу в «Оперу» на Сен-Никез, где за шесть сольдо можно рядом с печкой просидеть за чашкой кофе с молоком с десяти утра до одиннадцати вечера, презирая тех, кто не ведает, что такое холод, и согревает свою тушу жиром бедняков… Обратите внимание, кабинет для чтения: иностранные газеты и философские книги.

– По правде философские или это снова метафора? – неодобрительно спрашивает библиотекарь.

– И те и другие.

В креслах возле книжного шкафа и вокруг обширного стола, заваленного брошюрами и газетами, сидят читатели, поглощенные «L’Almanach des Muses», «Courier de l’Europe», «Le Journal de Paris» [81] «Альманах муз», «Европейский курьер», «Парижский листок» (фр.). и прочей периодикой. Привыкнув к убогому выбору испанских газет, из которых в кофейне можно было обнаружить лишь официальную «Газету», академики с любопытством взирают на столь широкий выбор.

– Самое популярное издание – «Le Journal», – поясняет Брингас. – Выходит ежедневно и, помимо прочего, печатает объявления о смерти.

– Почему-то не вижу «Gazette de France», – замечает дон Эрмохенес.

– Это государственная газета, здесь такие не в чести. Ясно же: тот, кто это читает, не соображает ни шиша… А вот «Mercure de France», отпечатанную так скверно, что текст почти не разобрать, предпочитают те, кто любит разгадывать кроссворды и ребусы на последней странице, или же побитые молью людишки из Марэ: обыватели, которые до сих пор уверены, что живут во времена Людовика Четырнадцатого.

– Надо же, кто-то читает «London Evening Post», – удивляется адмирал.

– Да, представьте себе. Несмотря на войну, английские газеты – явление обычное. Это же Париж, господа. Как в хорошем смысле этого слова, так и в дурном.

На мгновение Брингас останавливается и мрачно смотрит по сторонам.

– Было время, когда в «Прокопе» можно было увидеть достойных, свободных, героических людей, которым не дозволялось собираться в других общественных местах. – Он говорит так, будто вот-вот в кого-нибудь плюнет. – Все эти Руссо, Мариво, Дидро беседовали здесь о литературе и философии… А сейчас здесь собираются одни лишь болваны, бабники, полицейские ищейки и надутые индюки вроде тех, что сидят за одним из столов возле окна в соседнем зале – вон, напротив… Например, Бертанваль, который секунду назад посмотрел прямо на меня и скорчил недовольную рожу, а поздоровается в итоге с вами… Пойду-ка я за читальный стол, может, удастся отнять у кого-нибудь «Le Journal de Paris» и с наслаждением полюбоваться именами тех, кто наконец-то избавил мир от своего присутствия… Прошу прощения, господа.