Ине Лоренс - Непокорная [litres]

«Здесь наверняка есть хотя бы один доносчик Кара-Мустафы», – пронеслось в голове у Исмаил-бея. Неудивительно, что аудиенции проходили так быстро, ведь никто не осмеливался представить жалобы на великого визиря. Исмаил-бей все равно хотел это сделать, но кади жестом попросил его замолчать и сам взял слово:

– О, великий султан и падишах, повелитель правоверных и владыка мира, тебя приветствует Исмаил-бей!

Исмаил-бей опустился на колени перед троном:

– Благодарю великого султана и правителя цивилизованного мира за оказанную мне милость и прошу внять моим мольбам. Из-за клеветы и зависти других я потерял свою должность и репутацию и…

– Молчать! Неужели ты хочешь утомить благородного падишаха своей болтовней? – резко прервал его кади.

– Я… – снова начал было Исмаил-бей, но кади тут же жестом приказал ему удалиться.

А когда Исмаил-бей все же попытался остаться, двое янычаров вошли через другую дверь, схватили его за руки и вытащили наружу.

– Проваливай! – крикнул один из них.

Исмаил-бей кипел от гнева, но не мог дать волю своим чувствам. Спор с янычарами означал бы его конец и пожизненный позор для его дочери. Исмаил-бей отряхнул одежду, развернулся и ушел. Один из янычаров насмехался над ним, говоря, что он впал в немилость у великого визиря и теперь был всего лишь второстепенным драгоманом Великой Порты, который сохранил звание бея исключительно благодаря отдаленному родству с султаном.

В отчаянии Исмаил-бей вернулся в квартиру, отведенную для него, его дочери и ее рабыни. По дороге в Белград он нанял себе молодого слугу-грека, который, как ему показалось, был христианином. Грек как раз отправился за чем-то в город, поэтому Исмаил-бей мог свободно поговорить с Мунджей. В противном случае он захлебнулся бы от ярости.

– Султан недостоин сидеть на троне, который когда-то занимали сам Осман, великий Мехмед и Сулейман Кануни. Он предоставил Кара-Мустафе свободу действий и закрывает глаза на его преступления. Те, кто мог бы восстановить нашу империю до прежних размеров, подвергаются гонениям, а на их место приходят недостойные люди!

– Неужели все так плохо, отец? – испуганно спросила Мунджа.

– Все еще хуже! – Исмаил-бей глубоко вздохнул и рассказал ей об аудиенции, которую рассматривал исключительно как фарс. – Султан не сказал мне ни слова. Вместо него все время разговаривал этот болтун кади. Клянусь тебе, его устами вещает не падишах, а Кара-Мустафа!

Мунджа так не думала. По ее мнению, Мехмед Четвертый относился к аудиенциям как к рутине, которую он должен вытерпеть, прежде чем вернуться к своей комфортной жизни во дворце Топкапы в Константиние. Разве султан в состоянии побеседовать с несколькими десятками людей, которые просили его о том, что он никогда не смог бы осуществить?

В этот момент Мунджа пожелала, чтобы Кара-Мустафа потерпел неудачу в этой военной кампании. Тогда, сказала она себе, ее отец сможет вернуть благосклонность падишаха и занять место, подобающее человеку его уровня.

Первые подразделения огромной армии снова были на марше, и Мурад Герай призвал татар отправляться в дорогу. Его наездники находились в приграничных районах, и им не терпелось совершать набеги на вражеские деревни, грабить их и брать людей в плен. Поскольку Исмаил-бей все еще официально числился переводчиком Мурада Герая, его пребывание в Белграде подошло к концу.

Накануне того дня, когда хан хотел двинуться дальше, в дверь маленькой квартиры, предоставленной Исмаил-бею, постучали. Исмаил-бей побледнел, потянулся к кинжалу, взглянул еще раз на дочь и наконец приказал слуге посмотреть, кто стоит снаружи. Если это злодеи Кара-Мустафы, он заколет Мунджу, а затем покончит с собой.

Но вместо страшных янычар в помещение вошел евнух из султанского гарема. Он не сказал ни слова, просто поклонился и положил на пол три шелковых кисета размером с кулак. После этого евнух ушел, не попрощавшись и оставив Исмаил-бея и его дочь в замешательстве.

Когда слуга закрыл дверь, Исмаил-бей поднял по очереди все три кисета. Они были не очень большими, но при этом довольно тяжелыми. Когда он открыл первый, там засверкало золото. Однако Исмаил-бей не стал пересчитывать монеты, вместо этого он положил на маленький столик первый кисет и развязал второй. Он был наполнен серебром. Развязав третий мешочек, Исмаил-бей удивленно фыркнул.

– Что там, отец? – обеспокоенно спросила Мунджа.

Вместо ответа Исмаил-бей протянул кисет ей. Заглянув туда, Мунджа увидела множество драгоценных камней. Она не могла бы сказать, сколько стоили эти алмазы, рубины и сапфиры. Но в любом случае это был щедрый подарок, и сердце девушки преисполнилось надеждой.

– Значит, султан все еще благоволит к тебе!

Исмаил-бей горько рассмеялся:

– Если бы султан ко мне благоволил, он дал бы мне должность, занимая которую, я мог бы выразить ему свою благодарность и верность. Однако этот подарок показывает, что мне не следует больше ему докучать.

– Что же нам теперь делать? – спросила Мунджа.

Ее отец пожал плечами:

– Я по-прежнему должен помогать Мураду Гераю в качестве драгомана, ведь этого приказа никто не отменял. Следовательно, завтра мы отправимся в путь вместе с татарами.

– Но как ты поступишь с этими камнями?

Исмаил-бей взял кисет с драгоценностями, заметив при этом жадный взгляд нового слуги.

– Сходи принеси воды и попробуй раздобыть дыню, – приказал он греку.

Тот, казалось, хотел что-то сказать, но потом молча кивнул и вышел на улицу.

Убедившись, что слуга не подслушивает под дверью, Исмаил-бей подошел к дочери и положил руку ей на плечо:

– Эти кисеты – последний подарок султана и одновременно знак того, что он больше ничего для меня не сделает. Поэтому мы должны бережно с ними обращаться. Я только что заглянул в глаза своему слуге и прочел в них ту же алчность, что и у Назима. Тот хотел подчинить своей воле тебя, грек же позарится на наше золото…

– Мы должны всегда носить кисеты с собой, – сказала Мунджа.

– Они слишком тяжелые. К тому же это не обезопасит нас от воров. – Исмаил-бей немного подумал, а затем тихо рассмеялся. – Я возьму серебро, потому что во время военного похода у нас наверняка появятся расходы. Золото же и драгоценные камни ты вошьешь в подол своих платьев.

– Не всех, – возразила Мунджа, – а лишь одного, а также в подол плаща. Может случиться так, что мы будем вынуждены оставить свой багаж. Но эти сокровища не будут потеряны.

– Сделай это, только так, чтобы слуга ничего не заметил, – сказал Исмаил-бей. – Дитя мое, мы оба желаем поражения Кара-Мустафе, но этого не произойдет. Он собрал армию, какой еще не видывал свет.