Валерий Туринов - На краю государевой земли

В тот год как раз происходила смена воевод по всем сибирским городам. И в Сибирь один за другим потянулись длинные санные обозы с припасами и холопами. Новые воеводы ехали с семьями, тащили за собой кучами родственников, чтобы там расставить их на прибыльные места, где был погуще сибирский нажиток. И такие их переезды обычно наполняли города, села и ямы стонами и проклятиями по всему сибирскому тракту, вдоль пути следования воеводских обозов. И мало отличались они от переезда того же князя Михаила Темкина-Ростовского, когда тот, едучи на воеводство, только в одном яме на Сухоне доправил силком сверх положенных ему 20 подвод, еще 16 на себя, да кормовых денег сверх того на 60 своих дворовых. А за ним проследовали обозы князей Федора Борятинского, Андрея Волконского, Данилы Гагарина, стольника Бориса Пушкина и других воевод. И они ни в чем не уступали тому же Темкину-Ростовскому, отличившемуся на Устюге Великом. Тот ночью, по пьянке, вместе со своими холопами, ломал у горожан ворота, грабил дворы, бил посадских и их жен чеканами и плетьми. И в городе, как при нашествии татар, среди ночи набатно ударили во все колокола… И обошлись те «проводы» государевых воевод только одному яму в 68 рублей. Такие деньжищи тот же Федька Пущин не получил бы и за восемь лет тяжкой службы. А до воеводских обозов прошел этап «переведенцев» из 500 холмогорских стрельцов с семьями, которых посылали на службу в Тюмень. И они по дороге опустошили Сольвычегодские посады и деревеньки. Да по каждому году шли еще в Сибирь этапы ссыльных. Так что посадские и крестьяне, заслышав об очередном этапе или смене воевод, тут же отравляли малых, девок, жен и скот по деревням и заимкам, подальше от сибирского тракта, чтобы они пересидели там, пока не схлынет поток служилых государевых людишек.

В Таре, на воеводстве, Яков, должен был задержаться только на время, на недолго, пока не соберет там всех ратных, в тот же год летом. Поэтому он и не тащил за собой семью, как обычно делали воеводы, когда уезжали на место службы в Сибирь.

Аксинья же так и не привыкла к долгим расставаниям с ним за всю их совместную, дерганую кочевую жизнь. Все равно каждый раз проводы были нелегкими, с надрывом. Она знала характер мужа, его нетерпение ко всякому лживому делу, и опасалась, что из-за этого он где-нибудь попадет в беду. А сейчас к тому же у нее было предчувствие, что он уезжает надолго. Двумя годами тут не обойдешься, как уверял он ее.

Провожая его, она вышла во двор с Гришкой и Гаврюшкой. За ними вышел и Васька, встал рядом с матерью, в своем нарядном кафтане, надев его специально на проводы отца. Он стоял и хлюпал на холоде носом, подтирая его рукавом кафтана. Гаврюшка и Гришка еще не понимали, что происходит, почему у взрослых такие серьезные и кислые лица, и почему плачет мать, вытирает передником слезы. И они тоже насупились было, готовые вот-вот разреветься. Но тут во двор выскочила маленькая и вертлявая сучка Чернушка, заскулила, забегала вокруг них. И они сразу забыли обо всем, бросились за ней, падая и барахтаясь с визгом в снегу вместе с Чернушкой. А та прыгала, играла, хватала их за шубейки, трепала под восторженные крики мальцов.

Яков подхватил на руки Гаврюшку, когда тот проносился мимо него, прижал к себе, чмокнул в розовую щечку, опустил на землю, схватил Гришку, тоже чмокнул, поддал ему под зад легкого шлепка. И тот побежал за Чернушкой, вытирая ручонкой замусоленную отцом щечку.

Глядя на малышей, которые тут же и забыли о нем, Яков вздохнул, подошел к Ваське, обнял его.

— Ты здесь за старшего! Приглядывай за двором и никого не давай в обиду, жилец!

С дочерьми он простился раньше, ходил к ним в гости. Старшая Маша недавно родила сына Тишку, а младшая ходила беременной, вот-вот должна была разродиться. И им обеим сейчас было не до него, и они попрощались с ним сухо.

Васька ничего не ответил и скривил рот, чтобы не пустить слезу. Он хотел ехать с отцом, но Яков, когда об отъезде все было окончательно решено, сразу же твердо заявил ему:

— Службу начал — служи! Держись за место! Не всякого при дворце, из таких, как мы, увидишь!

Он обнял Аксинью, и она, как не крепилась, все же всплакнула. Яков ласково, похлопал ее по спине: «Ну, будет, будет!.. Через два года вернусь! Всего-то!»

Он отошел от нее, крикнул холопу: «Елизарка, поехали!» — и направился к саням, подле которых стоял тот, готовый к дальней дороге. Подвернув длинные полы шубы за кушак, чтобы удобно было шагать, он подхватил под уздцы лошадку у передней подводы, прикрикнул на нее: «А ну давай! Но-но!» — и пошел со двора, ведя ее в поводу. А за ним двинулся Елизарка со второй подводой. За ней потянулся и весь их обоз еще из пяти саней, груженых запасами на дальнюю дорогу, и с двумя холопами, нанятых Яковом на время похода.

Яков бросил последний взгляд назад, туда, где стояли его домочадцы, помахал им рукой, заметив, как трепещет и взлетает платочек Аксиньи, а сын смотрит вслед ему, сурово сдвинув брови, и услышал все тот же детский визг и заливистый лай Чернушки.

Он повернул с подводой за угол ворот, и все скрылось с глаз.

С Москвы он выехал вместе с князем Пронским. Того тоже отправили на воеводство в Сибирь, но теперь уже в Тобольск, на смену буйному князю Михаилу Темкину-Ростовскому. Князь Петр уезжал с дочерью и женой, княгиней Марией, с родственниками и холопами. Он с трудом разместил все, что брал с собой, на трех десятках государевых подвод. На воеводство он ехал на четыре года, поэтому собрался основательно. Он вез с собой 40 четей муки, круп и толокна, 40 полот мяса, 20 ведер вина, семь пудов коровьего масла, 20 пудов меда; везли холсты, сермяжное сукно, полно было юфтей и всяких иных вещей, нужных для жизни на воеводском дворе. И Яков, со своими семью подводами, выглядел по сравнению с ним бедным казачишкой.

К их обозу пристал еще со своим обозом новый тюменский воевода, князь Григорий Борятинский, молодой человек с живым взглядом, непоседливый и шумный. И Яков, зная, что указ-то указом, но и от воеводы зависит, сколько он получит с той же Тюмени служилых на поход, за дорогу познакомился с ним поближе за чаркой водки. Тем более что он ехал на Тару принимать там город от его брата Федора. Ехал с ними и новый томский воевода, князь Иван Лобанов-Ростовский, хмурый и нелюдимый мужик. Подходить к нему Яков не решился, но как-то на одном из ямов припоил водкой второго воеводу Томска, Ивана Кобыльского, и сообщил ему, что к осени он придет туда, в Томск, со своей ратью.

Их обозы шли не спешно, и в пути, уже в самом Кай-городке, их нагнал длинный обоз не менее чем из трехсот подвод, набитых казаками. По всему было видно, что он тоже шел в Сибирь. Казаки посыпались с саней, столпились около передней подводы, вокруг малого лет за тридцать, похоже, старшого в этом обозе. Тот что-то сказал им, они отошли от него и стали разгружать подводы.