Валерий Туринов - На краю государевой земли

— Иван, ты бездельно шел по сё место целых пять недель! — возмутился он и подступил вплотную к Рукину, когда тот, наконец-то, заявился в съезжую. Уже минуло два дня, как тот привел сюда тобольских казаков, а к нему пришел вот только что. И у него аж зачесались кулаки, казалось, еще немного и он прибьет его, вот этого стрелецкого сотника. — От Тобольска хода сюда всего-то две недели, с простойкой!

— Ты, воевода, здесь новый, а мы живем тут, и не надо так с нами! He-то захромаешь на оба копыта!

— Ты угрожаешь мне?!

Рукин промолчал, подтянул порты, низко свисающие под тяжестью пояса, увешанного оружием, сплюнул сквозь зубы и вышел из съезжей, провожаемый гневным взглядом Якова.

От такой наглости сотника даже всегда выдержанный Чеглоков, и тот сердито хмыкнул: «Хм, однако!»

На следующий день Яков построил все свое войско, провел перекличку служилых по спискам и приказал быть готовыми выступить в поход. Он прошелся перед своим войском, осматривая его, хотел было распустить сотни, но тут из рядов тюменских служилых вышел десятник Степка Распопа и протянул ему бумагу.

— Что тебе?! — сердито спросил его Яков; он уже знал, что приготовили ему тюменские казаки, как донесли ему свои, тарские служилые.

— Челобитная!..

— Засунь ее себе в…!

Ряды казаков дрогнули, по плацу прокатился ропот: «Не возьмешь — и нам не служить! Не пойдем с тобой!»

Чеглоков затоптался рядом с Тухачевским на месте, но ничего не сказал. Он не хотел ссориться с казаками.

— Яков, возьми, — тихо шепнул он ему.

Поколебавшись, Яков все же взял у десятника челобитную и распустил сотни. В съезжей он прочитал вслух челобитную и расхохотался здесь же, при Чеглокове. Тот, заражаясь от него, тоже засмеялся, хотя, скорее всего, им обоим нужно было бы плакать. Казаки жаловались, что лошади их истомны, зимняя одежонка у них поисхудилась, хлебные запасы они не получили и, вообще, писали они, лучше отложить поход до весны, до тепла…

Ох уж эти челобитные. Якову ли не знать все хитрости, что кроются за ними.

— Ладно, отправь на Москву, — велел он дьяку.

Разумеется, он и не собирался дожидаться ответа на челобитную и дал команду выступать в поход. Служилые подчинились, и его войско двинулось на восток, на Барабинскую степь.

Первая группа казаков бежала из его войска уже на третий день, вечером. Беглецы заявились в Тару, но Чеглоков тут же выставил их из города, угрожая государевой опалой, если они не вернутся назад к Тухачевскому. Но те не для того бежали, чтобы поворачивать назад. Они отошли недалеко от Тары и стали лагерем.

На четвертый день пути, утром в стане тарских служилых, с которыми шел сам Яков, поднялась тревога. Яков выскочил из своей палатки и увидел, что казаки, чем-то возбужденные, столпились у телег и рогаток. Он посмотрел туда, куда смотрели они, и увидел необычную процессию тобольских служилых.

Те направлялись к ним со знаменем, как на плацу… Степь будоражил пустой неслаженный барабанный бой.

После вчерашнего дождя все вокруг развезло.

И тобольские казаки, скользя по грязи, ругались и гоготали, но настырно поглядывали в сторону его, Якова, палатки.

А впереди всех тобольских вышагивал все тот же десятник Степка Распопа, в заячьей шапке, лихо сдвинутой на затылок. Влажная голубая рубашка, расшитая витиеватыми узорами, с закатанными по локоть рукавами, прилипнув, облегала его могучий торс. И он, в шароварах, заправленных в сапоги, с саблей и ножом за широким поясом, был похож на «черкашенина», а не на государева служилого.

— Такой «Дон» заведет где угодно! — процедил Яков сквозь зубы.

Тобольские подошли вплотную к палаткам тарских казаков и закричали: «Воевода, давай на "круг"! Не прячься за служилыми!»

Яков раздвинул тарских казаков, вышел вперед и встал перед тобольскими.

— Воевода, поворачивай назад! Не пойдем, глядя на зиму!..

Яков поднял руку, призывая их к тишине, выждал, когда замолчат отпетые крикуны.

— Никто и никуда не повернет! По государеву указу идете! А пущим ворам, что перечат государеву указу, быть в Томске повешенными!

Вокруг его роты быстро собралось все войско. Служилые стояли, молчали и наблюдали за его перепалкой с Распопой. Яков заметил, что многие тобольские казаки, из тех, что были уже в годках, косо поглядывали на Распопу, на своего же, и на других заводчиков. Они, старые и умудренные, знали, что такое выступать против воли государя. Она, та воля, найдет их, непременно найдет, будет искать до тех пор, пока они ходят по земле, все время будет висеть над ними, как меч над головой. Да к тому же им было уже что терять. Они обжились здесь, завели заимки, «ухожья», и бежать в ту же «литву», как подбивали их заводчики, или в «калмыки» резона у них не было никакого.

Тобольские казаки, видя, что казаки из других городов встретили их вольность холодно, убавили нахрапистость, и злость пошла у них на убыль. Раскачка войска не удалась. И Распопа с казаками вернулся к себе, под насмешки тарских служилых.

Войско снялось с ночлега и двинулось дальше. Несколько дней все роты шли обычным порядком. Позади осталась Барабинская степь. Там к Якову присоединились барабинские татары, тоже приписанные к его войску на этот поход. Впереди вот-вот должна была появиться Обь.

Уже подошел конец сентября. Ночи стали темные. И вот в одну из таких темных ночей, хотя и вызвездило небо, по станам казаков замелькали какие-то тени… Тихо… Все тихо… И лишь шуршит пожухлая трава под чьими-то ногами… И снова тени… Шепоток… А вот опять о чем-то говорят… Пошли неясные какие-то две, три или четыре тени к барабинским татарам…

Среди ночи Якова разбудил Елизарка и зашептал, что Рукин и Распопа, а с ними еще и Мисайлов, ходят по станам татар и подговаривают их бежать из лагеря. Перед этим же сделать всполох, разогнать табун лошадей Тухачевского, чтобы воевода не мог пуститься за ними в погоню.

— И тобольские уже садятся на коней!..

Яков вскочил с кошмы, натянул кафтан и выбежал из палатки. Вскоре тарские казаки уже седлали коней. И когда это дошло до Рукина, тот понял, что побег сорвался.

Утром Яков вызвал к себе Рукина. Тот побоялся войти к нему в палатку, остаться с ним наедине, уже наслышанный, что этот воевода может и по морде дать, если его взвинтят, а если пьян, глядишь, и покалечит. Он стоял перед ним, поигрывал короткой нагайкой, как будто предупреждал его, что постоит за себя.

— Зачем шатался ночью по станам?! — подошел Яков к нему и, обозленный на него, потянулся к нему рукой, чтобы ухватить его за грудки.

— Да я же караулы усиливал! — невольно отступив от него, ответил Рукин, бросил взгляд на казаков, столпившихся вокруг них, читая на их лицах поддержку. — Колмаки близко ходят! Вдруг коней отгонят!