Валерий Туринов - На краю государевой земли

— Ох и красотища! — выпалил он, поставил бадейку рядом с костром и плюхнулся на узкую лавочку подле стола.

— Да, места красивые, — отозвался Кобыльский. — Федор знал, где ставить зимовье! — похлопал он по плечу Федьку.

— Случайно это, — сказал Федька. — Ну, давайте пожрем! — предложил он. — Ноченька-то долгая!

Они уселись за стол и плотно поели. Кобыльский молчком показал ротмистру глазами на флягу с водкой.

— Ни-ни! — остановил их Федька. — Чтобы духу не было! Потом!..

Яков, поев, встал с лавочки и снова спустился к реке. Туда его потянуло все то же беспокойство и мысль, что вот-вот ему откроется что-то, и он что-то поймет из того, что было…

Но странное дело: теперь река выглядела блеклой, как будто постарела, резко проступили отталкивающие черты дикости. Она словно озлобилась.

«Что же изменилось?» — с удивлением подумал он, озирая темнеющее небо, реку и тайгу.

Он стоял, а время шло…

— Яков, где ты?! — вдруг послышался от избушки голос Федьки.

— Иду! — откликнулся он и вздохнул, выбрасывая из головы эти ненужные сейчас мысли.

Они снарядились и разошлись на солянки. Их у Федьки стало уже две. Они отстояли одна от другой на расстоянии в пару верст, чтобы не пугать выстрелами зверя на соседней солянке. Сидьбу на новой солянке, настил на столбах, сделал Гришка, а Федька дал ему только задание, как и что сделать. Сам Федька ушел с Кобыльским на старую солянку. Якова и Снятовского до нового места проводил Гришка.

Вечер был холодный. Небо уже вызвездило, когда они добрались до солянки, хотя еще было рано.

Яков и Снятовский залезли на сидьбу и улеглись на свежерубленый лапник. Его терпкий смолистый запах перебивал все остальные запахи.

Все делали молчком, быстро, старались не шуметь.

Гришка проследил, чтобы они устроились как надо. Затем он вернулся назад, к избушке. Он не был любителем ни стрельбы, ни охоты, а сюда выезжал за компанию. К тому же по ночной сырости, особенно на заре, на него обычно накатывал кашель. Не в силах терпеть, он глухо перхался и пыхтел на сидке, мучил, изводил этим своего напарника. И он не рвался на сидку, а делал свое дело: днем настораживал на тропе самострелы, посыпал все чебрецом, где ходил, чтобы отбить все свои запахи. И на том его охота заканчивалась. Но зато он любил повозиться у костра, ловко свежевал добычу. А к уходу с зимовья он топил баньку, опрыскивал ее внутри кваском и доставал венички, заготовленные еще с лета.

Яков улегся сначала на живот. Но вскоре у него заныла поясница. Он перевернулся на спину и уставился вверх… И небо, звездное, без облачка, свалилось на него, прикрыло куполом его, на этой крошечной сидьбе, вот в этом центре мироздания, чтоб не упал он в пустоту… Голова у него закружилась, и он заблудился там, среди звезд… Но вот осмысленнее взор его все больше становился… И стал отыскивать знакомое он там, на небе… И вот нашел, почти над самой головой, огромный «Ковшик». Тот успокоил его взгляд. И он стал наблюдать за ним, за окружением его, за тем, как тот медленно, ужасно медленно стал поворачиваться вокруг своей ручки, словно собрался зачерпнуть все звезды, как из колодца темного… И поворачивается, поворачивается он, отмеривает время, часы, и ожидания чего-то… Но нет, в тот ковшик ничего не попадает…

Они просидели всю ночь впустую. Не пришел их сохатый. Им не повезло, хотя вокруг солянки были видны свежие следы. Похоже, он приходил до того. И было заметно, что это был одинокий, отшельник, пугливый, значит… Осенняя ночная холодная тайга далеко разносит звуки… Вот где-то подал голос зверь, печально, трубно… Так и есть — это лось… Но не идет он сюда. Видно, удача на этот раз ушла на сидку Федьки с Кобыльским. Оттуда, за полночь, с их стороны донесся глухой выстрел, затем еще один… И больше в ту ночь у них ничего не случилось.

Они вернулись к зимовью. Там Гришка уже готовил на костре добычу. Федька с Кобыльским рубили дрова, разминаясь перед банькой. Та уже дымилась у ручейка, где Федька устроил и запруду для купания.

Перекусив, они немного поговорили. К тому времени подоспела уже и банька. И первыми в нее ушли удачливые добытчики. Затем настал черед Якова с ротмистром. Ротмистр оказался охочим до русской баньки, любил похлестаться веничком в парке. Первый заход с ним Яков выдержал, но все же не до конца, выскочил из баньки и упал в запруду. Холодная вода тут же пружинисто вытолкала его, и он, заохав, побежал назад в баньку. Ротмистр был мужиком здоровым и снова полез на полок, захлестал веничком по своим розовым бокам. Яков же уселся на полу, не в силах больше терпеть адский жар. Такие заходы, по несколько раз, были уже не по нему. Да и что-то в последнее время у него стало пошаливать сердце. Нет-нет да и напомнит о себе…

— Ты как угодил-то сюда? — спросил он Снятовского.

— Ох, Яков, долго рассказывать!.. С приходом Владислава!.. Ух-х!.. Ха-ха!.. Ты же помнишь!..

Ротмистр, наконец-то, спустился с полка. Зачерпнув ковшиком холодной воды из кадушки, он плеснул ей в лицо, зафыркал: «Фырр!.. Фырр!.. Ох-х, ох-х!» — сел рядом с ним на пол.

— Вот тогда и попал… Поначалу отправили в Пелым. Затем, когда поверстали в боярские дети, перевели в Тару. Ну, остальное — как у всех…

Они вышли из баньки и присели подле нее на бревнышко. Банька стояла в густом соснячке. И всякая вещь тут, пресыщенная запахом смолы, жила по особенному. Вон ветка в полудреме наклонилась и млеет, засыпает; кустарник, мох, трава благоухали, и было сыро, легко дышалось, тянуло птицею взлететь. Казалось, встань, взмахни руками и полетишь… Над этой вот избушкой, таежными увалами, и все туда, к большой реке, к острогу…

Яков встряхнул головой… «Какой же из тебя летун!» — язвительно мелькнуло у него…

Посидев, они остыли, оделись и пошли к избушке.

Там Гришка уже приготовил оленину, и все собралась за столом. После бессонной ночи и жаркой парной Яков, хватив разом кружку водки, быстро опьянел. Да и другие были тоже не лучше.

Ротмистр же пристал зачем-то к Федьке: «И ты дотащил его один?» — намекая на подбитого марала.

— Хм! Да тут же рядом! — отозвался Гришка. — Это для него потеха! Вот как-то раз он шел три дня по следу за подранком. Извел!.. Тогда была работа! — восхищенно посмотрел он на брата, на его приземистую и сильную фигуру, и в его глазах мелькнуло еще что-то, помимо восхищения и, видимо, даже желания самого Гришки.

И Яков уловил это что-то в его взгляде…

Они, Федька и Гришка, два брата, разительно отличались. Гришка, хилый, с впалой грудью, похожий на тень от Федьки, сторонился людей, а в присутствии брата как будто линял.

— Ну, Федор, ты и бегаешь! — добродушно улыбаясь, заговорил Яков, обнял Федьку. — Тебе можно жить без коня! Ха-ха-ха!.. Во-о! Пойдем на «тунгусские камни»! Сейчас! — предложил он.