Валерий Туринов - На краю государевой земли

Из Якутска Федька вышел на Средний спас, в Спасову пятницу. Хотя даже воевода, стольник Иван Голенищев-Кутузов, написав ему наказ именно на этот день, отговаривал его выходить тотчас же, мол, подожди денек-другой.

— Что же писал тогда! — сплюнул Федька на приказной пол.

— А ты не ерепенься, не ерепенься! — рассердился Кутузов. — Иди, исполняй! — жестом показал он ему на дверь из своей воеводской комнатки.

Федька сплюнул еще раз и ушел оттуда…

И вот он тут, в зимовье, когда уже и лист упал, и желтизною пестрой покрылись горы, кусты, деревья и мох на кочках. Вершины кедров закачались на ветру, присели низко ели, подолом ветви распустив, как бабы на току, готовясь к морозам и снежку.

Да-да, стояла осень, вода упала, все реки обмелели. И дальше вверх по реке водой уже было не пройти. Здесь закончился их водный путь. Здесь разгрузили они дощаники на берег, в амбар, в подклеть же все ценное снесли.

— Рубить березу! Готовить нарты! — приказал Федька десятникам.

И застучали топоры в лесу на следующий же день: валили там березу. Полсотни нарт, не меньше надо было.

— Куда это? — остановил Федька Гриньку и Потапку, заметив, что дружки, закинув за спину котомки, потянулись еще и за самопалами. И он прикрикнул на них: «Положи!»

— Батя, ну ты что! — заупрямился было Гринька.

Но Федька отобрал у него оружие.

— Пойдете по делу!

— Куда это?

— Куда надо! — отрезал он.

Он собирался пополнить запас провизии мясом и на это дело уже выделил охотников. Как раз настал сезон, уже олени шли в леса, на юг перекочевывали, от моря дальше. Их большие стада заметны были вдалеке. Они шли тропами по верхам сопок. Обычно впереди шествовал вожак, матерый, старый, сильный, с огромными рогами, за ним же шел поток молодняка и самок.

— Берите десяток казаков с собой и дуйте! — приказал Федька им, даже не слушая их.

И Гринька с Потапкой смирились и покинули зимовье с казаками. Выше по реке они рассредоточились и пошли редкой цепочкой через лес, поднимаясь по склону гор все выше и выше. Они шли и шли, но кругом было тихо: ни вскрика, ни сигнала о замеченных стадах… Их выход оказался напрасным. Повсюду на звериных тропах было много следов, но стада уже прошли дня два-три назад, до их прихода сюда.

— Ладно, хотя бы добудем куропаток, каменюшек! — велел Гринька казакам.

И они разбрелись в разные стороны по склонам гор.

Стоял конец сентября. Все уже снег припорошил в горах, лег тонким слоем, но вниз, в долину, он не пришел еще. А каменюшки уже сменили серое перо на белое, пора настала. Да мать-природа подвела их: снег по низу растаял вскоре, и на фоне грязно-желтых камней они стали далеко видны и уязвимы.

Приятели, бродя по склонам гор, зашли в распадок. Светило солнце, хотя и скупо одаряло теплом землю, грядами вдаль тянулись горы. Тоскливо было… Потапка присел на валежину и замурлыкал что-то себе под нос. И Гринька присел тоже рядом с ним. У него гудели ноги от ходьбы по косогору, и было истомно отчего-то…

— Вон глянь — каменюшки! — толкнул его в бок Потапка.

Да, там был целый выводок, сплошь белое перо, торопятся, бегут по камушкам курумника. Вспорхнет одна-другая вдруг и крылышками пару раз взмахнет, и вновь бежит, бежит… А вот весь выводок внезапно встал, по-видимому, их заметили. И замерли они, высматривают, головки вскинули все вверх. Но больше любопытства в позах их, чем страха.

Вот, кажется, бери руками их.

И Потапка приладился к луку.

— Не-е, не так! — остановил Гринька его.

Он закинул за спину самопал, который все же выклянчил у отца, срезал ножом тонкий прутик, поиграл им, гибким как бич, и двинулся за выводком. Куропатки побежали от него, но не взлетают, лишь ловко семенят, перебегают с камушка на камушек все так же.

А Гринька шел, шел за ними, но вот он вдруг быстро сунулся к ним и выкинул вперед свой прутик… Взмах резкий, подсекающий, как саблей… Хлоп! Одной!.. И шея, тонкая у той, свернулась набок. Она упала, точно споткнулась об острый камушек, затрепетала и крылышками судорожно бьет, уже не в силах приподняться с земли… Все остальные уходят неторопливо и даже не стремятся улетать.

— Вот так! — нравоучительно промолвил Гринька, подражая тоном отцу. — А ты — из лука-а! — ехидно протянул он.

— Ну-у, сила! — восхищенно заключил Потапка, уже поигрывая своим прутиком, которым обзавелся. — А вот глянь, глянь как я!

Он тоже прыгнул вперед, за тем же выводком, с десяток курочек и петушков там было, и его прутик смахнул еще одну головку…

Так развлекаясь и бездельничая, они набили куропаток и, когда ноша за плечами стала оттягивать котомки, вернулись назад к зимовью. Там уже собрались все казаки, шумели, веселились.

Гринька и Потапка кинули свою добычу под ноги кашевару и отошли от костра.

В толкучке же, посреди двора зимовья, отплясывал Оська, лихой казак, чернявый как цыган. Сверкали белки глаз его, он щерился в улыбке, страстно, весь грязный, в порванной рубахе.

— Эх-х!.. Геть, геть! — вскидывал он руки вверх и крутился, извиваясь тонким станом, вот-вот, казалось, сломается, изящный, стройный. — Тройку, тройку серых, серо-пегих лошадей!.. Эх-ма!..

И вдруг он вырвал из рук у Гриньки самопал и… Бах! — выстрел в воздух откинул от него всех казаков. Но сразу же оправились они от этой его выходки и с бранью, смехом, шутками набросились все на него: «Ну, ты, леший!..»

Но Оська не остановился, все так же лихо отплясывал теперь уже с самопалом в руках.

— Ты что порох-то жжешь! — вскипел выскочивший из избы на этот выстрел Федька. Он испугался, что началась драка между казаками. Подбежав к Оське, он ударил его по зубам кулаком.

Удар был сильным. Он сшиб с ног Оську. Тот упал, стукнулся головой о камень и взвыл еще сильнее, растеряв всю удаль сразу. И было странно видеть его, верзилу, в драках злого, так жалко сникшего от одного удара.

— Ты чё, сотник! Чё-е! — заканючил Оська, размазывая по разбитому лицу кровь; она текла капала с усов и бороды. — Воеводе!.. Челобитную!..

— Пиши, пиши! — закричал Федька, горя желанием еще разочек врезать кому-нибудь. У него играла в жилах кровь. Казаки, их вольница, уходили из-под его руки. Разозлил же его не этот выстрел, а то, что казаки свалили за день и ошкурили всего несколько березок, и даже замочить не замочили. Теперь пропадет день и завтра. Пока еще подойдет береза, а ее надо еще стругать, гнуть, сушить, и лишь затем вязать нарты. Дело с этим пошло с самого начала из рук вон плохо. Ну, хоть убейся… А им бы только хохотать да у костра плясать под визг вот этого шута, Оськи, чубатого какого-то…

«С Дона, что ли?» — порой приходило на ум ему; он всех чубатых относил к донцам.

— Вы что! Зимовать надумали здесь! — накинулся он на притихших казаков, поглядывавших с сочувствием на побитого Оську. — Завтра же за дело! — погрозил он им кулаком. — Всем! Нечего отсиживаться по избам! Не бабы!