Валерий Туринов - На краю государевой земли

Кругом было безлюдно, проснулись, застрекотали, запели по-своему цикады в лесу недалеко от реки.

И вдруг Куделька насторожилась, торчком поставив уши, колечком загнут хвост, но не рычит. Она уже стара, мудра, лай заполошный ей неведом, стоит, уставилась глазами на кусты, куда вела еле заметная звериная тропа…

И в этот момент оттуда, раздвинув палкой кусты, вышел какой-то человек: он был худой и весь косматый… И как-то странно свистнул он. И Куделька… О-о, эта Куделька, верная Федькина Куделька!..

Она завиляла хвостом так, словно увидела его, Федьку, своего хозяина.

Федька обиделся за это на нее, но не прикрикнул, ожидая, что будет дальше.

А незнакомец уверенно направился к их костру, как будто его тут ждали. Подойдя, он поздоровался по-русски, но необычно, произносил с усилием, словно забытые, слова родного языка.

Казаки вразнобой ответили ему и подвинулись, давая место у костра.

Незнакомец сел, мельком бросил взгляд на Федьку, сразу же, похоже, выделил его из других, догадавшись, что он-то и есть тут над всеми старший.

Акарка подал ему остатки рыбы, которую хотели было уже отдать Кудельке. Пришелец взял ее и стал есть. И хотя было заметно, что он был голоден, но он не жадничал, не хватал рыбу, а стал есть сдержанно.

Странник поел.

— Праведных искал, мил человек, — забулькал горлом он, когда Федька пристал к нему с расспросами.

«На монаха не похож», — подумал Федька, соображая, что делать с ним: отпустить или отвезти к воеводе, в Якутск… «Вот зараза пристала какая-то!» — заскреб он своими корявыми пальцами зудящую голову и вспомнил, что когда годовалил приказным в Эджиганске [98] Эджиганск — современный город Жиганск; эджигане — родовое название тунгусов, проживавших там в то время. , то приехал как-то с Гринькой в стойбище к князцу Тойбыхтаю, за ясаком, и насторожился, увидев, что там творится: в тундру пришла какая-то болезнь… «Мрут! Не ко времени принесло! Уж не оспа ли?»… Они с Гринькой не стали ночевать тогда у Тойбыхтая, уехали сразу, как только взяли с него поминки, разумеется, за следующий год.

«Поп тот заразил, что ли?» — стал рассматривать он и свои руки, которые покрылись какими-то красными пятнами и даже появились язвочки, когда обычно начинались у него в детстве по весне цыпки.

— И куда же ты ходил? Где это такие праведные-то завелись? — насмешливо оглядел он странника. — Уж не среди попов ли? Так тех праведников мы знаем очень хорошо! Хе-хе! — стал потешаться он над ним, над его поисками чего-то, на чем, похоже, и заморился, что было видно по его личине.

Странник посмотрел на него. Взгляд был у него жаркий, совсем как юноша горел он, хотя морщины избороздили его лоб и щеки. Истратил он, как видно, уже немало лет своих на этом свете… Да-а, странник этот был чудной, ни на кого непохожий в сибирских краях. Где сохранил он так свой дух? Откуда он идет, куда теперь направил он свои стопы? Искал он чистоты и правды где-то там, на стороне. Нашел ли?..

— Ходил я в землю Лабинскую, — заговорил он. — И там познал их веру.

Лабинская земля вон где, а ты вот тут! — удивился Федька, не поверив ему.

— И зелья изучил все их, — не слушая его, продолжил странник. — Теперь тебе, сын мой, готов помочь.

Он мельком глянул на Федькины язвочки, и так, будто бы видел их уже не раз, достал из котомки кожаный мешочек, разрисованный непонятными узорами.

«А может, это письмена? — подумал Федька. — Бог знает, шлялся где. Познался с народами какими-то»…

Недоверчиво разглядывал он его.

А странник развернул свой мешочек и вынул из него бумажный пакетик, он весь лоснился, как будто маслом истекал.

— Тебе вот это нужно. Давай я смажу язвочки твои. К утру исчезнет все.

Федька погрозил ему кулаком: «Гляди, ежели что!» — помялся, но все-таки подставил ему свои руки, вспомнив, что Яков тоже порой удивлял всех своими снадобьями, каких не водилось и у лекарей. И сейчас у странника был такой же пакетик, как и у Якова…

На следующее утро Федька проснулся с таким знакомым чувством, как будто дернул он вечером заморского питья из винограда, и руки не чесались у него, а грудь легко вздымалась, и была ясной голова. Он вспомнил вчерашнего странника, быстро вскочил с лежанки у костра и стал отыскивать глазами среди казаков приметную фигуру: седого как лунь, с молодыми очами старика. Нигде не видя его, он забеспокоился и крикнул Андрюшке:

— А где монах-то?! Сбежал что ли?

— Да нет! Ушел по утру, рано-рано!

Он вспомнил все, что говорил и делал странник, и быстро глянул на свои руки, на кулаки, уже привычно сжавшиеся, как то бывало всякий раз, когда его оставляли в дураках… Но на его руках не было ни единой язвочки, лишь кое-где еще угадывались их следы и исчезали прямо на глазах.

— Однако, — пробормотал он, успокаиваясь, и вскоре уже забыл о страннике, занятый привычными делами.

Через два дня они достигли устья Урки и пошли вверх по ней бечевой. Стоял уже конец июля, времени у них было достаточно, чтобы дождаться большой воды и проскочить на Олёкме пороги.

Минуло 5 лет, наступил 1665 год.

Река Юдома, неширокая, шумливая была не в меру. Хотя порогами не славилась она, лишь пенилась на перекатах и шла промеж хребтов, а не металась куда попало, там не искала проходов между гор. А что уж говорить о Горбни, ее притоке. Та мелкою была и шиверистой. Вот здесь-то, в ее устье, где она впадала в Юдому, на левом берегу стояло казачье зимовье.

Зимовье встало господином над рекой. И видно было далеко его кольцо высоких острых стен. А в нем стояли две жилые избы с наго-роднями. Из верхнего проруба избенок тянутся дымки, вихляясь к небу тонко струйками. Здесь запахом жилья насыщена долина вся. И есть амбар для промысловых нужд, да еще клеть холодная под колпаком. Пушнину там добытчики хранили. И все тут было одернуто как надо тыном. Он острым был, щетинился, и опоясывал терраски пятачок. Сама терраска крохотной была. Здесь склон горы когда-то сполз, терраску он соорудил, а в низ, к реке, он истощился мелкой каменистой россыпью. Ворот знакомый скрип здесь душу радует, уставшую в походах изнурительных по рекам в ненастье и жару, с бечевкой в натруженных руках.

Сюда, в зимовье перед подъемом по Горбни, Федька пришел со своим полком. Все тех же 50 служилых он вел с собой. Среди них были и свои, томские, хотя бы тот же Андрюшка Щербак или Потапка Мухоплев: они были десятниками при нем.

Шли бечевой они по рекам, тянули вверх по течению дощаники со снаряжением, крупой и хлебом, и солью тоже запаслись. Груженые суденышки скребли по дну речушек на мелких перекатах и вверх едва ползли. А казаки потели, ворчали на сотника привычно, виня в своих бедах его лишь одного. Вот он, мол, вытащил из дома их, а там ведь залегли дела, и бабы их остались там же…