Владимир Короткевич - Предыстория

— Ну вот, — продолжал худой. — Знаю, везде такое творится, и не хочется, не хочется мне, братья, лишний раз прибегать к совету всей земли. Но не можно больше. Вас, лесные братья, прошу, к вам в опасности прибегаю, у вас одних защита, милостивый народ. Нерва подарил Фогту наши земли, он приехал, построил воронье гнездо, заставил нас дорогу к нему сделать. Гоняет на работы, издевается. Пять дней ему, гаду, работай. Недавно новое выдумал: больных баб буду освобождать, будут работать день в неделю, не больше. Тащат со всей веси баб и девок. У него сидит компания, «дружки»-подпевалы. И девок, баб наших, раздетых… Смотрят, регочут, ржут. Трое наших за колья. Гнат там есть, подпевала подлый. Подручного его убили, а он все равно… Болен он пакостно, и Христина, девка была, как маков цвет, — повесилась потом. Убить его хотели, но взяли наших, мучили, в железа заковали, завтра в Быкову повезут. Нет больше силы терпеть, честной ты мой народ. Хлеб отняли, детишки пухнут. Защитите, защитите, ради бога, не то хоть в петлю.

— Хватит, — перебил костлявый, — ясное дело, братья?

— Ясно, — отозвались голоса.

— Теперь будем думать, что делать.

— Нечего думать, — ответил Лукач, — этой же ночью отомстить, и крышка. Подпалить воронье гнездо, а супостатов казнить лютой смертью, чтоб не повадно было.

— Сегодня и удобно, — перебил его крестьянин, — половины охраны нет, а вторую снимем. Изнутри нам Хвесько ворота откроет.

Лесовики заговорили о чем-то между собой, но так тихо, что Ян ничего не слышал. Минут через пять, очевидно, все было решено, потому что костлявый поднялся и, протянув руки к огню, сказал тихо, отчетливо:

— Огнем очищаемся, огнем живем. Огнем караем. Да свершится суд праведный. Кто за казнь этим трем? Ты, старейший?

— Смерть, — проговорил старческий голос.

— Ты, Вепрь?

— Смерть, — пробасил Вепрь.

— Ты?

— Смерть.

— Ты, Лукач?

— Смерть, — небрежно бросил Лукач.

— Ты.

— Смерть.

— Смерть.

— Смерть, — повторило еще несколько голосов.

— Ты, самый младший?

— Смерть, — срывающимся голосом выкрикнул Николай, — и разрешите мне убить Фогта, очень прошу, пожалуйста.

— Хорошо, — согласился костлявый. — Я тоже иду на это, будем вместе. Я тоже стою за смерть. В случае моей гибели будет распоряжаться Лукач. Ночь на исходе, друзья. Потом соберемся и обсудим остальное. Пружина сжимается медленно, но ударяет быстро. Действуем. О следующем сборе оповестит чибис.

— Хозяин, — спросил Лукач, — а нельзя ли пощупать этого приезжего?

— Ну нет, — возмутился корчмарь, — это ты, Лукач, оставь. Если бы это не совет — я надавал бы тебе по шее. Он мой гость, и взять его — дудки.

— Да ну, я пошутил, — принужденно засмеялся Лукач, — он хоть спит?

— После окончания проверю, — сказал корчмарь.

Яна бросило в холодный пот от предложения Лукача, а от ответа хозяина стало совсем холодно на душе, и он начал осторожно пробираться к выходу, захватив подушку и рядно. Когда соскальзывал со стога, голос с другой его стороны, нежный и проникновенный, запричитал снова красивым и трогательным речитативом:

«О поле, зеленое поле, зачем покрыл тебя закат народа моего. Потоптана, потоптана рожь, кровью всходит посев, кровью и ножами. Огонь, огнем займется земля. Есть живые люди, есть. Местью красится земля, местью. О поле, зеленое поле».

Ян уже не слышал конца. Тщательно отряхнув с себя сено, он направился в пристройку, стараясь ступать бесшумно. Через минуту он уже лежал на сене в пристройке и старательно притворялся спящим. Кто-то открыл дверь, посмотрел в темноту и снова закрыл. Шаги и тихий голос: «Дрыхнет».

Последнее, что Ян услышал, был тревожный крик чибиса и легкий шелест множества босых ног по траве.

Ян поднялся, когда уже начинало светать, позвал хозяина и, заплатив ему с лихвой, вывел из-под навеса Струнку. Хозяин, снова полуслепой и заспанный на вид, вдруг спросил его хриплым голосом:

— А чего это вы один едете бог знает куда? В такое время люди богатые по домам сидят.

Ян знал теперь, кто такой корчмарь, и ответил с деланой беззаботностью:

— Мне теперь, батя, дорога домой надолго заказана, а появлюсь я там, так меня, как леща, вывесят на солнце вялиться.

— А в чем дело?

— Травят меня, отец. Я убил дворянина. Слыхал, может, такого — Гая Рингенау. Вот его самого. Я его смертельно ранил, и он теперь уже, наверное, отправился к Абраму на пиво.

— А за что вы его?

— Я славянин, а он меня оскорбляет, будто я нелюдь.

— А далеко едете?

— Нет. Слыхал, может, лесника Яромира в Збашовицком урочище. Вот туда. Оттуда меня хрен выкопаешь. А я натворил по дороге фокусов: у Замойских управляющего высек и еще кое-что устроил. — Тут Ян подумал, что откровенность его может показаться корчмарю странной, и добавил: — Но ты смотри… язык за зубами, а не то, — и он выразительно похлопал рукой по пистолету.

— Хвилинку, — сказал вдруг корчмарь, — я сейчас. — И он пошел в сарай, где спал босой хлопец. Он разбудил его и сказал внушительно:

— Слушай, хлопец, этот пан наш, скачи по дороге в Збашовицу, и быстрее, а там предупреди наших, чтобы они его не трогали, а то я им ноги повыдеру из одного места. И пусть сопровождают к Яромиру, да так, чтобы волосок с головы у него не упал. А если он к Яромиру не поедет, то пусть возьмут, обманщик он, значит. Ну, валяй, да вылезай через второй лаз, — и он дружески шлепнул хлопца по заду.

Ян уже потерял терпение, когда хозяин снова появился перед ним и взял коня за повод.

Вот и снова белеет тропинка. Хозяин указал дорогу с мельчайшими подробностями и собрался уже идти, как вдруг Ян заметил над лесом на западе кровавый отблеск зарева.

— Это что? — спросил он самым невинным тоном.

— Где? Ах, это? Подождите, что ж это такое? Горит, никак, что-то. Где же это полыхает? Не иначе как у Фогта, его маенток в той стороне. Напились, видать, безобразили, и вот он, пожар. Да, с огнем не шути, — и он направился в корчму.

«Ах ты лиса», — подумал Ян и тронул коня. Выехал из леса на взлобок, он увидел вдали огромный костер, полыхавший необычайно ярко. Где-то пылало имение, и Ян понял, что лесовики осуществили свой план. «Храбрые ребята, — подумал он с невольным уважением, глядя на зарево, охватившее полнеба, покрытого густым одеялом серых туч, — смелые сердца».

Ветер дул ему навстречу, и отблеск пожара ложился на внезапно посуровевшее от многих испытаний лицо.

Пожар разгорался все сильнее. Над миром, над прорвами болот, освещая их вековую тьму, горело багровое зарево.

Малиновые шторы и мерный бой часов в соседней зале. Полотенце на голове мокрое и горячее. Ах, смерть, смертушка, черт бы тебя подрал. Страшно умирать.