Владимир Короткевич - Предыстория

Паличка вышел, выбрался за ворота, и силы его оставили почти сразу. Только сейчас он почувствовал, как устал. Однако задор не пропал, и он, повернувшись к черной громаде, с наслаждением показал освещенному окну кукиш.

А в кабинете Рабе между тем сидел вышедший из соседней комнаты Хани Вербер и пенял ему за то, что отпустил Паличку.

— Послушайте, Вербер, — холодно ответил Рабе, — я бы, конечно, не сделал этого, если бы был уверен, что его слово равно, скажем, вашему или моему.

Вербер расхохотался.

— Да, да, — повторил Рабе, — они держат слово покрепче, чем мы, эти хамы.

— Ну что ж. На то мы и господа над ними, люди голубой крови, — развязно ответил Вербер. — А вот скажите, какой вы сделали вывод?

— Вывод? — переспросил Рабе. — Что ж, извольте. Дуэль, конечно, была непредумышленной, иначе с какой стати стали бы они выставлять этого осла, который ни ухом ни рылом. Но сам Паличка и его окружение особенно — дрянь. Он-то производит впечатление недалекого в политическом отношении. Но вы ведь знаете, надеюсь, что невиновного человека нет, что человек — это паскудное и грязное животное, если это не аристократ, но и в этом случае часто…

— Мошенник, — подхватил Вербер.

— Вот именно. Вы должны знать, что любой подданный имеет на своей совести кражу или мошенничество (так что мы можем с чистой совестью схватить любого и обвинить любого) или же участие в каких-нибудь темных делишках, похвальных, разумеется, с точки зрения частной инициативы, но мешающем лично нам, что и является его главной виной. Так вот. О господи, что же это я. Да, это глупость. А впрочем, он может подумать, что его арестовали по дороге. Так даже лучше.

— О чем вы?

— Отпустил его, но солгал на допросе, что Вар арестован.

— А, черт с ним. Не все ли равно. Дальше.

— Надо разузнать, какую связь составляют между собой Вар — Паличка — Бага. Довольно подозрительное знакомство, не правда ли?

— Да, так. Этим надо заняться. Вар пишет книжки (маскируется, очевидно), Паличка кричит о своей приверженности к власти. Но Бага попался, можно его допросить. Главное, вы слышали, круг его знакомств на подозрении.

— Вы сделали глупость, что его отпустили, вы непоследовательны, — убежденно заявил вдруг Вербер, — он их предупредит, и они заметут следы.

— А вы думаете, за ним не следят? — ответил вопросом Рабе. — Пусть-ка он их попробует предупредить. Это будет только улика против него. И это, кажется, единственный способ.

— Да, — добавил Вербер, — плюс к тому, надо потрясти семью этого Вара. Там две какие-то старухи, и одна подозрительно самоуверенна для своего положения служанки.

— Да, надо, — устало заметил Рабе.

А Паличка шел по направлению к своему дому, шатаясь, как пьяный. Фонари горели тускло, мягкая ночь пахла пылью и душными испарениями города.

Паличка удивлялся смеси глупости и ума этих людей. «Надо будет утром передать письмецо через мальчишку-соседа к Филиппу. Он имеет вес в той компании, которая наверняка где-то существует, как-то раз спьяну он мне в этом признался, хотя потом отрицал. Боже мой, боже мой. Какие неслыханные ослы, какие ослы».

Ян проснулся, как ему казалось, через полчаса от повторного крика чибиса и жары. Было душно, тело покрывалось потом и сильно зудело. Он позвал хозяина, но никто ему не ответил. Беспокойство усилилось неизвестно отчего, и тут он вспомнил о Струнке. Решение пришло быстро. Он вспомнил, что под навесом есть сено, и решил перебраться туда, с наслаждением предвкушая сон в прохладе. Заодно и Струнка будет поближе. Он не стал пытаться заснуть снова, взял рядно, подушку и осторожно вышел на двор. Было холодно, кривой серп месяца висел низко в холодном небе, звезды доверительно мигали. Еще часа два и начнет светать.

Струнка стояла на прежнем месте и хрустела овсом. Ян подставил руку к ее губам, почувствовал ее домашнее дыхание и, забравшись под навес, с удовольствием растянулся на сене, собираясь уснуть до утра. Было очень тихо, в разодранную стреху виднелись звезды, дрожавшие от холода. Но тревога не проходила, наоборот, росла. Что же это? Откуда это? Третий раз крикнул чибис за стеной, крикнул явственно, совсем близко. Минута полной тишины тянулась невыносимо долго, потом за стеной что-то зашуршало, послышались осторожные шаги. Снова тишина. Наконец из-за угла вышел кто-то и направился за корчму. Яну показалось, что это хозяин. Эге, да он вовсе не так слеп, как кажется. Яну стало здорово не по себе. А крик чибиса повторился снова, жалобный, тоскливый, зовущий.

«Живы ли? — спрашивал он. — Живы ли?» — «Живы ли?» — ответил чибис за стеной сарая.

Опять минута молчания. Потом раздался голос:

— Спит ли земля?

— Земля не спит, — ответил голос хозяина.

— Спокоен ли лесной костер?

— Деревья уже занялись, — вдруг небывалым металлом прозвучал голос хозяина.

— Глуха ли ночь над болотами?

— Заря разольет скоро над ними пожар.

— Что делают люди?

— Чибис спрашивает об этом.

— Где оно было?

— В крепких руках.

— Где оно сейчас?

— Его сейчас нет.

— Что будет дальше?

— Он, она и оно сойдут в мир.

В кустах за стеной что-то зашелестело, было видно, что спрашивающий и отвечающий сблизились.

— У тебя можно?

— Можно, но не в хате.

— А что такое?

— Там спит какой-то проезжий.

— А что?

— Одет богато.

— С охраной?

— Один.

— Где же мы тогда?

— Ничего, брат, мы устроимся.

Разговор затих, видно, было выяснено все, что интересовало обе стороны.

Тишина тянулась мучительно долго, потом снова крикнул чибис с болота, и от сарая ему ответили два возгласа. Послышался легкий шорох — с болота шли, и видимо, большой компанией. У Яна затрепетало сердце, когда две стороны сошлись и один из прибывших тихо и певуче заговорил речитативом:

«О поле, зеленое поле, зачем покрыл тебя закат народа моего. Потоптана, потоптана рожь, кровью всходит посев, не отплачен, не отплачен позор восьми. Девятый, девятый. Человек, человек на распутье. Кровь и вороны. Беду сулит из чащи, беду, беду. Человек на распутье кричит: есть тут жив человек, есть ли? Огоньки в осоке, огоньки. Ночь болот. Девятый, гряди. У каждой двери чибис кричит: живы ли? О поле, зеленое поле».

Речитатив закончился так же внезапно, как и начался, и опять стало тихо.

Откуда-то появился и поплыл в воздухе светлой точкой огонек, но он тут же исчез, и сразу где-то невдалеке от Яна разлилось ровное сиянье.

На сене стало светлее, можно было различить собственную руку и даже белизну рядна. Яна мучил противный, самый обыкновенный страх, но уже рождалось в глубине души острое любопытство и интерес к происходящему. Он осторожно, стараясь не шуршать, отполз на пару шагов и чуть не вскрикнул, едва удержавшись от падения вниз, прямо к горящему свету. Крытый двор был забит сеном не весь, на том конце, где сидел Ян, была совершенно свободная часть сарая. Стог отгораживал этот большой и длинный прямоугольник от остального двора и делал происходящее совершенно невидимым со стороны корчмы.