Мика Валтари - Синухе-египтянин

Слова их устыдили меня, я отбросил кувалду и отправился домой за лекарским сундучком, чтобы в «Крокодильем хвосте» заняться врачеванием их ран. Три дня и три ночи в Фивах шло сражение, несметное число «крестов» перешло к «рогам», но еще большее – побросало оружие и попряталось в домах, винных кладовых, амбарах и в пустых корзинах в гавани. Однако рабы и носильщики сражались, и из них самыми отважными были люди с тихими голосами; рядом с ними бились те, у кого были отрезаны носы и уши: они понимали, что их-то опознают легко. Три дня и три ночи шло в Фивах сражение, рабы и носильщики поджигали дома и по ночам вели бои при свете пожаров. Жгли и грабили дома и негры и сарданы, без разбору убивавшие всякого, кто попадался им под руку, будь то «крест» или «рог». Их главою и военачальником был тот самый Пепитатон, который в свое время избивал народ на Аллее овнов и перед храмами Амона, но только теперь его имя было Пепитамон, и Эйе остановил на нем свой выбор за его особую ученость и высшее положение среди военачальников.

А я, Синухе, перевязывал рабам раны и залечивал проломленные головы носильщиков в «Крокодильем хвосте», Мерит разрывала мою одежду, одежду Каптаха и свою для перевязок, а маленький Тот подносил вино тем, чью боль надо было утишить. Все, кто могли, уходили опять сражаться, но в последний день бои шли лишь в гавани и в квартале бедняков, где обученные военному делу негры и сарданы косили народ, как колосья, так что кровавые ручьи стекали по узким переулкам к каменному причалу, а оттуда – в реку. Никогда еще смерть не снимала такой обильный урожай в земле Кемет, как в эти дни, ибо, если человеку случалось упасть и он не мог подняться, его приканчивали копьем негры или «рога», и так же поступали рабы и носильщики с «рогом», оказавшимся в их власти. Но мне известно не очень много обо всем этом, потому что я перевязывал раны в "Крокодильем хвосте" и не озирался по сторонам. Я делал это ради фараона Эхнатона – так я полагаю, но не могу утверждать с уверенностью, потому что человеку не дано знать свое сердце.

Выбранные рабами и носильщиками в начальники самые дюжие и горластые приходили в "Крокодилий хвост" освежиться вином, пока сражение было еще в разгаре. Они были пьяны от крови и брани, со смехом они похлопывали меня по плечу своими увесистыми лапищами и говорили:

– Мы приготовили для тебя в гавани уютную корзину, Синухе, в ней ты можешь спрятаться! Ведь ты, наверное, не захочешь висеть сегодня вечером рядом с нами на стене вниз головой? Пора, пора прятаться, Синухе! Какой толк перевязывать раны, если их через миг снова вспорют?

Но я отвечал:

– Я царский врач, и никто не посмеет поднять на меня руку!

Они смеялись еще громче, пили вино кувшинами и шли обратно – сражаться. А потом ко мне приблизился Каптах и сказал:

– Твой дом горит, Синухе, и Мути ранена ножами «рогов», потому что набросилась на них с вальком для стирки, когда они поджигали дом. У тебя еще есть время облачиться в тонкое платье и надеть все знаки твоего достоинства, чтобы спастись. Оставь всех этих увечных рабов и грабителей, пойдем со мною во внутренние покои, дабы достойно приготовиться к встрече с военачальниками жреца Эйе. Я ведь припрятал от этих разбойников несколько кувшинов с вином, чтобы угостить по чести жрецов и военачальников и чтобы продолжить как подобает заниматься своим почтенным делом.

А Мерит, обвив мою шею руками, умоляла меня, говоря:

– Спаси себя, Синухе! Если не ради себя, то ради меня с маленьким Тотом!

Но недосыпание, горечь разочарования, близость смерти и шум битвы совершенно помутили мой разум, и я не слышал своего сердца. Поэтому я сказал:

– Что мне мой дом или моя жизнь! Что мне ты и Тот! Кровь, которая льется, это кровь моих братьев пред лицом Атона, и я не хочу жить, если царство Атона погибнет!

О, зачем я говорил так безумно! Этого я не знаю и сам – во мне говорил чей-то голос, но это не был голос моего слабого сердца.

Впрочем, я не знаю, было ли тогда у меня время, чтобы скрыться самому и спрятать кого-то, потому что спустя мгновение сарданы и негры разбили входную дверь и ворвались в дом. Ими предводительствовал жрец с бритой головой и лоснящимся от священного масла лицом. Первым делом они ринулись добивать раненых, лежавших в крови на полу. Жрец выкалывал им глаза священным рогом, а размалеванные полосами негры вспрыгивали им на головы, так что кровь струей хлестала из их ран. Жрец выкрикивал:

– Гнездо Атона! Огнем очистим его!

И тогда на моих глазах они размозжили голову маленькому Тоту. И всадили копье в Мерит, которая пыталась укрыть его в своих объятиях. Я не успел защитить их – жрец ударил меня в голову рогом, я поперхнулся криком и больше ничего не помнил.

Очнулся я в переулке перед «Крокодильим хвостом», еще не понимая, где я и что со мной: мне казалось, что я видел сон или я умер. Жреца уже не было. Воители, отложив копья, пили вино, которое подавал им Каптах. Их начальники серебряными плетками побуждали их оставить вино и идти сражаться. "Крокодилий хвост" был объят пламенем: отделанный внутри деревом, он теперь полыхал, как сухой тростник на берегу. И вот тогда я вспомнил. Кое-как я поднялся на ноги, но колени мои подогнулись, и я пополз на четвереньках к горящей двери. Я вполз внутрь в огонь. Я хотел добраться до Мерит и Тота. Однако прополз я недалеко, успев все же опалить свои жидкие волосы. Одежда на мне горела, а руки и колени были обожжены, когда Каптах с криком и стенаниями настиг меня и вытащил из огня. Потом он катал меня по пыли, пока не потушил тлевшее платье. Воины от души веселились, глядя на это, и хлопали себя по коленям. Каптах объяснял им:

– Он, видите ли, немного не в себе, его ударил рогом по голове жрец, за что еще понесет заслуженное наказание! Ведь это царский лекарь, особа неприкосновенная, жрец первой ступени! Правда, ему пришлось облачиться в лохмотья и снять знаки своего достонства, но это для того только, чтобы не пострадать во время бунта черни.

А я сидел в пыли, обхватив голову обожженными руками, слезы лились из моих опаленных глаз, и я выл и звал:

– Мерит, Мерит, Мерит моя!

Каптах зашипел на меня, толкая в бок:

– Замолчи ты, болван! Мало того, что ты уже учинил всем нам своей глупостью!

Но я не унимался, и тогда он приблизил свое лицо вплотную к моему и с упреком и горечью зашипел:

– Может, хоть теперь ты образумишься, потому что воистину, господин, твоя мера полна и даже полнее, чем ты думаешь. Я скажу тебе, хоть теперь слишком поздно, что Тот был твоим сыном, от твоего семени произошел он на свет, плодом твоего первого объятия и первой ночи с Мерит был он. Говорю это тебе, чтоб ты образумился, потому что сама Мерит не пожелала рассказать тебе этого, она была гордой и одинокой – ведь ты оставил ее ради фараона и Ахетатона! А он был твоей плотью и кровью, этот мальчик, и, если б ты не был так безумен, ты бы увидел, что у него твои глаза и губы тоже. Я бы не пожалел своей жизни, чтобы спасти его, но из-за твоей глупости не смог уберечь его, а Мерит не хотела оставлять тебя. Они умерли из-за твоего безумия, но теперь ты образумишься, я надеюсь, господин!