Мика Валтари - Синухе-египтянин

Жрец Эйе отправил меня вперед, чтобы я, представ перед фараоном, поведал ему обо всем случившемся – ведь фараон доверял мне как другу. И я предстал перед ним, но все во мне окаменело, я не чувствовал ни скорби ни радости, и серце мое было закрыто для него. Он обратил ко мне свое изможденное серое лицо с потухшими глазами, руки его бессильно лежали на коленях, и он сказал, глядя на меня:

– Синухе, ты вернулся ко мне один? А где же все верные мне? Где все, которые любили меня и которых любил я?

Я ответил:

– Старые боги правят опять в Египте, и жрецы в Фивах приносят жертвы Амону в виду ликующего народа. Они проклинают тебя, фараон Эхнатон, и твой город тоже, и твое имя они предают проклятию на вечные времена и счищают его со всех надписей.

Он нетерпеливо пошевелил рукой, и лицо его на миг зажглось прежней страстью. Он сказал:

– Я не спрашиваю, что происходит в Фивах. Я спрашиваю, где верные мне, где те, кого я любил?

Я ответил:

– С тобой по-прежнему твоя прекрасная супруга Нефертити. Твои дочери с тобой. Юный Сакара охотится на рыбу в реке, а Тут разыгрывает с куклами погребальные обряды, как и прежде. Что тебе до остальных?

Он спросил:

– Где мой друг Тутмес, который также и твой друг и которого я любил? Где он, этот художник, под чьими руками оживали камни для жизни вечной?

– Он умер ради тебя, фараон Эхнатон, – ответил я. – Негры проткнули его копьем и сбросили его тело в реку крокодилам, потому что он был верен тебе. И если он и оплевывал твое ложе, тебе не стоит вспоминать об этом сейчас, когда в его опустевшей мастерской воют шакалы, а его ученики разбежались, побросав инструменты и изваяния, в которые он вдохнул бы вечную жизнь.

Фараон Эхнатон повел рукой у лица, словно смахивая паутину, и принялся называть имена тех, кого он любил, и про некоторых я отвечал: «Он умер ради тебя, фараон Эхнатон». Но про многих других я говорил: «Он приносит жертвы Амону, облачившись в праздничные одежды, и проклинает твое имя, фараон Эхнатон». Наконец я сказал:

– Царство Атона рухнуло, фараон Эхнатон. Царства Атона нет больше на земле. Амон правит ныне – как и прежде.

Он смотрел перед собой тусклым взором и нетерпеливо шевелил своей бескровной рукой.

– Да, да, я знаю все это, – сказал он. – Мои видения рассказали мне. Вечное царство не умещается в земных пределах. Все будет так, как было, – страх, ненависть и неправда владеют миром. Поэтому лучше мне было умереть, а всего лучше никогда не родиться, чтоб не видеть мерзостей и зла, творящихся на земле.

Его слепота вызвала во мне гнев, и я с горячностью воскликнул:

– Ты не видел и малой толики зла, происшедшего по твоей, фараон, вине! Кровь твоего сына не стекала по твоим пальцам, и твое сердце не застывало в груди от предсмертного крика твоей любимой! Поэтому речи твои – пустая болтовня, фараон Эхнатон!

Он устало ответил:

– Оставь меня тогда, Синухе, раз я – причина зла. Оставь меня, чтобы тебе не пришлось еще страдать по моей вине. Оставь меня, потому что довольно уже я насмотрелся на твое лицо и на лица всех людей, сквозь которые я вижу лицо зверя.

Но я сел на пол перед ним и сказал:

– Нет, фараон Эхнатон, я не оставлю тебя, я хочу, чтобы моя мера была полна, для этого, верно, я, появился на свет, и это судили мне звезды еще до дня моего рождения. Знай: жрец Эйе прибыл сюда, а на северной границе города Хоремхеб велел протрубить в трубы и перервать медные цепи, натянутые через реку, чтобы проплыть к тебе.

Он слабо улыбнулся, развел руками и проговорил:

– Эйе и Хоремхеб, беззаконие и насилие, – вот единственные верные, вернувшиеся ко мне!

После этого он замолчал, молчал и я. Сидя в тишине, мы слушали мерное падение капель в водяных часах, пока пред седалищем фараона не предстали жрец Эйе и Хоремхеб. По дороге сюда они, как видно, крепко повздорили, потому что лица их были темны от гнева, они тяжело дышали и перед фараоном заговорили одновременно, забыв о всяком почтении к его сану.

Эйе сказал:

– Ты должен отказаться от трона, фараон Эхнатон, если хочешь сохранить себе жизнь! Пусть вместо тебя правит Сакара, пусть он отправится в Фивы и принесет жертву Амону, тогда жрецы назовут его фараоном и возложат на его голову красный и белый венцы.

А Хоремхеб сказал:

– Мое копье удержит для тебя трон, фараон Эхнатон, если ты вернешься в Фивы и принесешь жертву Амону. Жрецы могут поворчать, но я быстро утихомирю их своей плеткой. А потом они вообще забудут, как ворчать, когда ты объявишь священную войну за возвращение Сирии Египту.

Фараон Эхнатон переводил свой взгляд с одного на другого, улыбаясь безжизненной улыбкой.

– Я жил и умру царем, – сказал он. – Никогда я не поклонюсь ложному богу и никогда не объявлю войну, чтобы на крови удержать свою власть. Фараон сказал.

Произнеся это, он завесил лицо краем своей одежды и вышел, оставив нас троих в зале приемов, где запах смерти наполнял наши ноздри.

Эйе развел руками и посмотрел на Хоремхеба. Хоремхеб тоже развел руками и взглянул на Эйе. Я сидел на полу, потому что колени мои подгибались, и смотрел на них обоих. Вдруг Эйе хитро улыбнулся и сказал:

– Хоремхеб, у тебя копья, значит, трон – твой. Надевай на свою голову венцы, которых ты жаждешь.

Но Хоремхеб насмешливо рассмеялся и ответил:

– Я не так глуп. Бери себе эти вонючие венцы, если хочешь, потому что копья колют задницу, когда пробуешь усидеть на них. Да и царской крови во мне нет. Ты отлично знаешь, что вернуться к прошлому после всего, что произошло невозможно. Египту грозит голод и война, и, взойди я сейчас на трон, народ обвинит во всех будущих бедах меня, и тебе будет легко свалить меня, когда ты сочтешь, что пришло время.

Эйе сказал:

– Что ж, тогда Сакара, если он изъявит желание вернуться в Фивы. А если не он, то Тут. Тут согласится наверняка. В их супругах течет священная кровь. Пусть они примут на себя гнев народа, пока времена не изменятся к лучшему.

– Значит, пока ты собираешься править из-за их спин, – сказал Хоремхеб.

– Ты забываешь, – возразил Эйе, – что у тебя войско и что тебе сейчас сражаться с хеттами. Если ты берешься за такое, значит, в земле Кемет нет человека сильнее тебя.

Так они препирались, пока не поняли, что судьбы их крепко связаны и что один без другого обойтись не сможет. Тогда Эйе сказал:

– Признаюсь честно, что я сделал все, что было в моих силах, чтобы свалить тебя, Хоремхеб. Но теперь ты стал сильнее меня, Сын сокола, и обойтись без тебя я не смогу: если хетты нападут на нас, в моем положении веселого будет мало. Я, разумеется, не тешу себя мыслью, что какой-нибудь Пепитамон сумеет повести войну против хеттов, хоть он и неплохо справляется со всякими кровопусканиями и заплечными делами. Пусть нынешний день станет днем нашего союза, Хоремхеб, потому что вместе мы сможем править Египтом, а по отдельности оба падем. Без меня твое войско бессильно, а без твоего войска погибнет Египет. Поклянемся же именами всех египетских богов, что отныне мы будем вместе. Я уже стар, Хоремхеб, и жажду вкусить сладость власти. А ты молод, и у тебя еще есть время ждать.