Мика Валтари - Синухе-египтянин

Вот так я увидел его в его шатре. Он был молод, статен, с ясными большими глазами, ибо теперь он не был пьян, как в тот раз перед шатром Хоремхеба в утро смерти Азиру. Радостное волнение и любопытство светились на его смуглом лице. Большой гордый нос напоминал клюв хищной птицы, а ослепительные белые зубы – зубы зверя, они блестели, когда он смеялся от удовольствия при виде меня. Я вручил ему послание царевны Бакетамон, которое Эйе принудил ее написать, и склонился перед ним в поклоне, простирая руки к коленям, словно он уже был моим повелителем. Мне было забавно видеть, что он, переодевшийся ради меня в египетское платье, чувствует себя неловко в этом непривычном для него одеянии. Он сказал:

– Поскольку моя будущая царственная супруга доверяет тебе и ты являешься царским лекарем, я не скрою от тебя ничего. Царевич, вступая в брак, связывает себя узами со своею супругой, поэтому ее страна должна стать моей страной, а египетские обычаи – моими обычаями. Посему я старался со всем тщанием ознакомиться с ними, чтобы по прибытии в Фивы не быть там чужестранцем. Я жажду увидеть всевозможные диковины Египта, о которых столько слышал, и познакомиться с могущественными египетскими богами, которые отныне станут и моими богами. Но более всего мне не терпится узреть мою Великую царственную супругу – ведь я призван основать вместе с нею новую царскую династию в Египте и произвести на свет детей. Поэтому прошу тебя рассказывать о ней все – какой в ней рост, и сложение, и ширина бедер, словно бы я был уже египтянин. И не утаивай от меня ее недостатков, ты можешь вполне доверять мне – ведь и я доверяю тебе как брату!

Доверие его выражалось в том, что за своей спиной он поставил вооруженных военачальников, а вход в шатер охраняли стражники, нацелившие острия копий мне в спину. Но я сделал вид, что не замечаю ничего, и, отвесив глубокий поклон, отвечал:

– Царственная госпожа Бакетамон – одна из прекраснейших женщин Египта. Ради своей священной крови она сохранила свою нетронутость, хотя и старше тебя многими годами, но красота ее неувядаема, лицо ее подобно луне, а глаза сравнимы с цветами лотоса. Как врач, могу заверить тебя, что чресла ее способны выносить ребенка, хотя и узки, как у всех египтянок. Она послала меня к тебе навстречу, чтобы ей удостовериться, что твоя царская кровь достойна ее крови и что твоя стать позволит тебе выполнить все обязательства, которые налагает на мужчину супружество, так, чтобы ей не испытать горького разочарования – ведь она ждет тебя с нетерпением, ибо никогда еще не знала мужчину.

Царевич Супатту выпятил грудь и, подняв локти на уровень плеч, показал, как играют мышцы под его кожей. Потом он сказал:

– Мои руки могут согнуть самый тугой лук, и я могу задушить осла, обхватив его коленями. Лицо мое, как видишь, вполне привлекательно, и я не помню, когда последний раз болел.

Но я возразил:

– Ты, видно, еще очень молод и неопытен и вовсе не знаком с египетскими обычаями, если думаешь, что египетская царевна – это лук для сгибания или осел, из которого ты выжимаешь соки, зажав между колен. Это очень превратное представление, и я вижу, что мне придется прочитать тебе несколько наставлений, касающихся египетского искусства любви, дабы ты не осрамился перед царевной самым постыдным образом. Моя госпожа поступила мудро, послав к тебе меня, врача, чтобы мне ознакомить тебя с египетскими обычаями.

Мои слова чувствительно задели царевича Супатту, который был горячим юношей и, как все хетты, особо гордился своей мужественной силой. Смех его военачальников еще больше оскорбил его, так что он побледнел от гнева и сжал зубы. Но в обхождении он сумел сохранить по-египетски мягкую манеру и ответил со всей любезностью, на какую был способен:

– Я не столь неопытен, как ты полагаешь, и мое копье вонзалось не в одну податливую плоть! Сомневаюсь, чтобы царевна осталась недовольна, когда я обучу ее некоторым хеттским обычаям.

– Я охотно верю в твою силу, мой повелитель, – сказал я, – хотя ты ошибаешься, говоря, что не помнишь, когда был болен в последний раз: по твоим глазам и щекам я, как врач, вижу, что ты нездоров, что твой живот беспокоит тебя и что у тебя расстройство.

В конце концов, на земле нет человека, который не поверит в свой недуг, если его будут долго и достаточно упорно убеждать в этом, и он начнет прислушиваться к себе. Ведь каждый в глубине души хочет, чтобы с ним нянчились и о нем заботились, и врачеватели во все времена знали это и порядком обогащались, используя свое знание. Но в данном случае у меня было еще одно преимущество: мне было известно, что источники пустыни содержат в своей воде щелок, действующий как слабительное на непривычных к такой воде людей. Вот почему царевич Супатту смутился и воскликнул:

– Ты ошибаешься, Синухе-египтянин, я вовсе не чувствую себя больным, хотя должен признать, что живот мой точно расстроен и мне приходилось многажды присаживаться возле дороги во время дневного перехода. Не знаю, откуда тебе об этом стало известно, но видно, что ты более великий врач, чем мой собственный, который даже не заметил моего недомогания.

Супатту прислушался к себе, потрогал рукою глаза, лоб и сказал:

– Я и в самом деле чувствую жжение в глазах, оттого что целый день смотрел на красный песок пустыни. И лоб у меня горячий. Пожалуй, я действительно чувствую себя хуже, чем мне хотелось бы.

Я заметил:

– Твоему врачу стоит прописать тебе лекарство, помогающее от живота и укрепляющее сон. Болезни живота, случающиеся в пустыне, довольно серьезны, немало египетских воинов умерло от них во время похода в Сирию. Никто доподлинно не знает, от чего они происходят: кто-то говорит, что их приносит ядовитый ветер пустыни, другие думают, что все дело в воде, а третьи винят саранчу. Однако я совершенно уверен, что завтра утром ты будешь здоров и сможешь продолжать путешествие, если твой врач смешает тебе нынче вечером хорошее снадобье.

Он задумался над моими словами. Глаза его сузились, он метнул взгляд на своих военачальников и с лукавством ребенка сказал мне:

– Так смешай мне сам, Синухе, ты ведь, верно, лучше моего лекаря знаешь эту странную болезнь.

Но я был не столь глуп, как он полагал. Я поднял руки с раскрытыми ладонями и сказал:

– Уволь меня от этого! Я не решусь смешивать для тебя снадобья: если ты почувствуешь себя хуже, ты обвинишь меня и скажешь, что я, как египтянин, желаю тебе зла. А твой врач сделает это и сам и, быть может, лучше меня, поскольку знает твое тело, твои прежние недомогания, да и требуется от него немногое – дать тебе простое лекарство, укрепляющее живот.

Царевич улыбнулся мне и сказал:

– Твой совет, пожалуй, хорош. Я ведь намеревался есть и пить с тобой, чтобы ты рассказывал мне о моей царственной супруге и о египетских обычаях, и я вовсе не хочу посреди твоего рассказа выскакивать из шатра по нужде.