Конрад Мейер - Юрг Иенач

— Ни небу, ни аду не отторгнуть меня от судеб моей родины, — вскипел Иенач, — ныне же судьбы ее в руках герцога! Впрочем, Гримани просчитался, — горько усмехнувшись, добавил он. — Я уже давно веду с герцогом переписку по военным вопросам, — он большой знаток в этом деле, — а для меня, Лоренц, навязанное нуждами времени ремесло стало настоящей наукой, и вряд ли кто лучше, чем я, начертит теперь военную карту Граубюндена.

— Отлично, но как вы себе представляете ближайшее будущее? — не унимался Фауш. — По венецианским военным законам вы повинны смерти, ибо поединок с начальником карается здесь смертной казнью.

— Э, что там! У меня достанет очевидцев, которые засвидетельствуют, что я только защищал свою жизнь, — отмахнулся Иенач. — Гримани, правда, крепко ненавидел меня еще в Граубюндене, — ты помнишь, он был там венецианским послом, — и, конечно, обрадуется поводу законным порядком утопить меня в канале. Но этого удовольствия я ему не доставлю. У меня в запасе несколько часов. Сейчас же после поединка я вскочил на коня и помчался в Местре. Официальное донесение синьору провведиторе придет в Венецию не раньше полудня. Я быстро покончу с тем дельцем, которое привело меня к тебе, и прямо отсюда отправлюсь в герцогский дворец на Канале-Гранде. Не знаю, обрадуются ли мне там, однако герцог не откажет своему гостю в защите и убежище.

— Никуда ты не пойдешь, Юрг! — всполошился кондитер. — Через несколько минут герцог будет здесь. Он желает посмотреть в соборе картину Тициана. Мне об этом только что сообщил его адъютант, Вертмюллер из Цюриха, образованный человек, отменного ума, только еще молод и зелен!.. Он часто ко мне забегает потолковать о делах общественных и составить себе здравое политическое суждение. — Разговаривая, он приотворил дверь и приник к щелке всем своим широким лицом. — Эге, нищие зашевелились, выстраиваются в трогательных позах на паперти. Должно быть, герцог уже близко.

С этими словами он распахнул обе створки дверей. В темной дверной раме открылась яркая, красочная картина, полная жизни и солнца.

На переднем плане гребцы как раз привязывали к кольцам причала две гондолы, украшенные изящной резьбой и пучками пышных перьев. Двенадцать юных гондольеров и пажей, одетых в цвета герцога — красный с золотом, — остались охранять лодки на канале, куда падала от стены зеленая тень, и коротали время в шутках и проказах. Их господа, поднявшись по лестнице на залитую светом площадь, задержались здесь, любуясь красотой фасада и оживленно обмениваясь мнениями.

По величественной худощавой фигуре и приветливому достоинству манер нетрудно было узнать герцога, с подобающей кальвинисту простотой одетого во все темное. Он вел под руку стройную даму, которая пребывала в непрестанном движении. Сейчас она с интересом наклонилась к плотному, приземистому господину, высокопарно разглагольствовавшему о готической архитектуре собора. Свита из молодых дворян в военных мундирах следовала за ними на почтительном расстоянии, с французской живостью продолжая разговор, явно ни в коей мере не связанный с Мариа-Глориоза. Средоточием компании был юркий задира Вертмюллер, он отстаивал перед приятелями свою точку зрения, как воинственный воробей — свою добычу.

Иенач вместе с Фаушем отступил от дверей в глубь комнаты, стараясь не выпускать из виду панораму площади и с напряженным вниманием разглядывая всю группу через плечо кондитера. Образ герцога неотразимо привлекал его душу. Он узнавал бледное чело, запечатлевшееся в его памяти после давней встречи на берегу озера Комо.

В этот миг герцог повернулся своим тонко очерченным профилем, и вид этого одухотворенного, слегка постаревшего лица с печатью выработанного годами самообладания и скорбной доброты властно полонил сердце граубюнденца, точно вновь прогнувшаяся былая любовь. Этот человек всегда притягивал его, как магнит, и в тот час, от которого зависела вся его жизнь, оказал на него решающее влияние, да и по сей день тайные узы связывали его с этим человеком; и вот этому благороднейшему из смертных, очевидно, назначено решить участь его родины. Чаша судьбы снова в руках Рогана.

— Посмотри на представительного господина в белоснежных брыжжах, который лебезит перед герцогиней. Узнаешь нашего старого школьного товарища Вазера из Цюриха? — прервал Фауш тревожные мысли, вихрем кружившие в голове друга. — Манжеты у него такие же оцрятные и нарядные, как прежде бывали тетрадки в школе.

— В самом деле, Вазер и есть! Ему-то что надобно в Венеции? — прошептал Иенач.

— На этот предмет у меня свои мысли… Может, Цюриху надо уладить кое-какие расчеты за своих солдат, состоящих на службе Республики Святого Марка; но это, понятно, лишь предлог, — нашему хитрому лису наверняка больше дела до французского герцога, нежели до крылатого льва. Французские войска, которые герцог намерен выставить на театр военных действий, по слухам, сосредоточены в Эльзасе, но провести их в Граубюнден возможно только через земли протестантских кантонов. А цюрихские правители похваляются тем, что строго и неукоснительно соблюдают нейтралитет как в отношении Франции, так и в отношении Австрии. Лишь обманув их зоркую бдительность внезапным и молниеносным вторжением, французы могут временно нарушить это равно-весне. Вот наш приятель и усердствует, договариваясь с герцогом, как бы половчее обставить событие, перед которым бессильны все меры предосторожности цюрихских властей.

— Все это прекрасно, однако пора заняться делом! — заявил Иенач, опоясываясь шпагой.

Достав бумажник и кошель, он протянул Фаушу стопку монет.

— Получай двести цехинов за коня и латы. Остальную мою далматинскую добычу — вот она в векселях и золотых — отдай сохранить банкиру на площади Святого Марка. Надеюсь не попасть в — Пьомби; но лучше быть готовым ко всему. Addio [6] Прощай (итал.). .

Фауш с жаром потряс протянутую руку и сказал:

— Прощай, Юрг, гордость ты моя!

Капитан, в свою очередь, переступил порог собора. Быстрым взглядом осмотревшись по сторонам, он незаметно прошел налево под высокие своды бокового придела, где герцог и его спутники любовались алтарным образом.

Медленно приблизился он к ним.

Герцог задумчиво созерцал картину, а супруга его многословно, с восторженными жестами выражала свое восхищение дотоле неизвестным ей полотном великого мастера.

Немного поодаль причетник, стоя позади господина Вазера, шепотом называл ему всех, кто изображен на картине, а тот бисерным почерком надписывал имена на миниатюрной гравированной копии, которую достал из бумажника.

— Высокородное семейство Пезаро, — певучим, приглушенным голосом бубнил причетник, а к его ногам ластилась белая кошечка, по виду такая же ханжа, как и ее хозяин, следовавшая за ним по пятам и тоже чувствовавшая себя здесь как дома. — Высокородное семейство, которое представляют пресвятой деве покровители его святой Франциск, святой апостол Петр и святой Георгий. — «Тут он сделал благоговейную паузу и поклонился названным святым. Затем прежним шепотом предложил особому вниманию любознательного Вазера обращенное к зрителю прелестное бледное личико младшей из семьи Пезаро: прозрачные карие глаза этой двенадцатилетней девочки обладали удивительным свойством. — Откуда бы я ни смотрел на эту ангельскую красоту, ее глаза каким-то волшебством всегда обращены ко мне. Они приветствуют меня, когда я подхожу к алтарю, и куда бы я ни повернулся, прибирая в храме, две ясные звездочки неотступно следуют за мной.