Конрад Мейер - Юрг Иенач

— Бурдюка! Так гласит дословный и достоверный текст приснопамятного разговора, — раздался с порога звучный голос; удивленный кондитер обернулся и увидел, что в раскрытых дверях, заслоняя свет, стоит мощного телосложения и повелительного вида военный.

— Неужто он так и сказал, Юрг? — через силу овладев собой, спросил ошеломленный Лоренц; не отвечая ему, статный незнакомец с достоинством поклонился молодому офицеру; тот по-военному отдал честь и, получив наконец доступ к двери, выбежал на солнечный свет.

Бряцая оружием, военный перешел в глубину узкой и длинной залы, скинул шпагу, положил ее, перчатки с раструбами и шляпу с плюмажем на свободный стул, а сам нетерпеливым и резким движением опустился на другой.

Фауш никак нынче не ожидал именно этого посетителя. Кстати, от толстяка не ускользнуло выражение скорби и усталости на его мужественном лице, совсем не вязавшееся с шутливыми словами, прозвучавшими с порога. Еще раз взглянув на гостя озабоченным взглядом, хозяин тщательно запер дверь кабачка.

Длинное помещение потонуло в полумраке, только через круглое окошко над дверью пробился красноватый солнечный луч, в котором плясали золотые пылинки и, протянувшись в дальний конец комнаты, заискрился на граненом хрустале выстроенных в ряд рюмок и засверкал в пурпуре вина, которое кондитер без спроса поставил перед погруженным в думы приятелем. Тот еще долго молчал, понурив голову, а Фауш оперся руками о блестящую мраморную доску и выжидающе стоял перед ним.

Наконец из груди гостя вырвался горестный вздох.

— Незадачливый я человек, — промолвил он про себя. И тут же выпрямился упрямым движением, как будто собственная жалоба стряхнула с него гнет кошмара и уязвила его гордость. Он вперил в Фауша свой мрачный взор, в котором затеплилась задушевная ласка, и заговорил: — Ты не ожидал увидеть меня в Венеции! Ты думал, мне хватит дела в Далмации, но я там управился скорее и с меньшим кровопролитием, чем ожидал. Далматинские разбойники усмирены, и Республика Святого Марка может быть мною довольна. Нелегкая это оказалась задача. Воевать в горах я научился еще на родине, но, не найди я среди них предателей и не внеси между ними раздор всякими хитростями и посулами, мне бы по сей день пришлось торчать в Царе перед их горными твердынями. Добычу я вывез недурную, и твоя доля в ней, Лоренц, как всегда, обеспечена. Не будь я Иенач, если хоть на миг забуду, как ты приобрел мне боевого коня и латы из своего скудного наследства.

— Благодарная душа — столь же дивное, сколь и редкое сокровище, — радостно воскликнул Фауш. — Однако раз вы вернулись со славой и добычей, на что же вы ропщете, капитан Иенач?

— Да на то, что под самый конец коварная судьба опять поймала меня в ловушку, — ответил капитан, страдальчески нахмурив брови. — Вчера в полдень моя бригантина причалила у Ривы, и я по долгу службы явился к синьору провведиторе, и он, не питая ко мне особой благосклонности, тотчас же приказал мне отправляться к моему полку, в Падую. Я прибыл туда уже к ночи и нашел моего командира в таверне, на расстоянии полумили от городских ворот, раздраженного вином и игрой в кости и злого как бес. Когда я подскакал, он — весь багровый — проветривался у окна. «Вот и отлично, — закричал он, — черт вовремя принес к нам своего любимчика Иенача! Скорее сюда, капитан. Надо полагать, вы привезли из Далмации набитую мошну!» Я соскочил с коня, отдал рапорт, затем присоединился к веселой компании, и мы играли до рассвета. Командир проиграл мне около сотни цехинов, однако сдержал досаду, и мы мирно доехали до города. Всю злость он сорвал на своем буйном вороном жеребце; у овощного базара взмыленный конь на полном скаку сбил копытами мальчугана, который семенил к ранней обедне вслед за учителем и остальными школьниками. Мы спешились у Петрокки и сели завтракать. Конечно, туда не замедлил явиться учитель и с торжественно-слезливой миной потребовал за увечья, причиненные мальчишке, возмещения, соответствующего высокому званию и великодушию господина полковника. Однако Руинелль так свирепо накинулся на беднягу, что мне стало его жаль, и я вступился за него. Весь запал обрушился теперь на меня; потеряв над собой власть, полковник забылся до такой степени, что схватил меня за ворот камзола и обозвал продувной бестией, демократом, который знается с подлой падуанской чернью…

— Так оно и есть, великодушный Юрг, — перебил кондитер, услышав неотразимое для его слуха слово демократ. — Так оно и есть! Твой благородный дух всегда был на стороне угнетенного народа!

— Чем хладнокровнее я оборонялся, тем пуще свирепел он. «Пусть шпага решит, кто прав, — орал он, — едем, капитан, за ближайшую заставу». Я уговаривал его повременить до завтра, чтобы я не был вынужден поднять оружие на своего начальника. Но он начал поносить меня, кричал, что ославит меня трусом, если я не приму его вызова. Чтобы положить конец нестерпимым для моей чести оскорблениям, я нехотя последовал за ним на городской вал позади церкви святой Иустины. Нам сопутствовал пышный эскорт — сам градоначальник и его сбиры; храбрецы как на подбор, которые, видно, из сугубой деликатности, остереглись вмешаться в чужую распрю. На валу злополучный полковник так был ослеплен яростью, что прямо кидался на мой клинок и после двух трех сшибок — напоролся на него.

— Брр… — Фауш содрогнулся, хоть и ожидал, что конец рассказа будет именно таков. Затем уселся за свою приходо-расходную книгу, лежавшую на конторке между чернильницей и большущим бокалом, где вина осталось на донышке, и, сосредоточенно листая, раскрыл книгу на странице с заголовком: «Полковник Якоб Руинелль». Вся страница сверху донизу была заполнена столбцами, цифр. Фауш обмакнул перо в чернила и крест-накрест перечеркнул страницу. Затем поставив крестик и возле имени, приписал рядом: «Obiit diem supremum, ultimus suae gentis»1— и поставил дату.

— Requiescat in pace [5] Да почиет с миром (лат.). . Остави ему долги его, — сказал он. — Последнего в роду хоронят в шлеме и латах. Я с Руинеллем хороню его счет. Все равно никто мне по нему не заплатит.

— Ещё и это будет на моей совести! — вздохнул Иенач.

— Вы собираетесь бежать? — спросил Фауш.

— Нет, я никуда не уеду из Венеции. Никакие силы не оторвут меня от герцога Рогана. Ведь с минуты на минуту вновь разгорится борьба за освобождение моего отечества! — пылко воскликнул Иенач.

— Попомните мое слово, Иенач, Гримани не зря отсылал вас в Далмацию. — И Фауш с лукавым видом приложил указательный палец к носу. — У него одна цель. — держать вас подальше от герцога. Понимает же он, что своей прямотой и чистосердечием вы мигом завоюете доверие герцога и станете в Граубюндене его правой рукой. Изнеженный венецианец ненавидит и опасается вас, памятуя славные дела, которые вы вершили во имя демократии еще совсем молодым человеком.