Конрад Мейер - Юрг Иенач

И начальство Вазера после его путешествия ожидало для себя большой пользы от толкового и осведомленного в граубюнденских делах молодого дипломата. К мнению его прислушивались, и преимущественно его искусному перу были поручены официальные сношения с граубюнденскими властями, как и секретная переписка с цюрихскими уполномоченными, посланными в этот злосчастный край. И мертвые буквы донесений, раз за разом поступавших из Кура, волновали теперь его растревоженную душу еще более, нежели занимали его проницательный ум. Между строк вставали мужественные лица гордеца Планта, пламенного воителя Иенача, холодного фанатика Блазиуса Александера, и ему становилась яснее природа этого неукрощенного, непримиримого племени, с виду бесстрастного, но пылкого душой, самозабвенно любящего свою буйную свободу.

Часто, сидя в одиночестве за письменным столом, он невольно уносился мыслями в прошлое. Снова стоял он в Бербенне перед горящим домом, видел, как его школьный товарищ выносит из пламени поникшую ему на плечо и под бледным ликом смерти все еще прекрасную жену, видел, как неутомимо и безмолвно, не останавливаясь ни на миг, шагает он впереди всех по опасным горным тропинкам, среди зияющих трещинами ледников, и, наконец, так же молчаливо опускает свою ношу на кладбище в Викосопрано, чтобы похоронить ее в граубюнденской земле. Генрих Вазер все крепче утверждался в своей уверенности, что пламя, пожравшее кров граубюнденца, по-прежнему скрытым неугасимым огнем мщения горит в его груди; лишь железная воля до поры до времени сдерживает этот огонь; когда Юрг без единой слезы стоял над гробом своей Лючии, он вместе с ней хоронил и юношескую беспечность, и все добрые чувства, и, быть может, даже простую человеческую жалость. Недаром сердечное сочувствие Вазера не достигло цели, не встретило ответного отклика. Иенач точно окаменел, и последние, чуть ли не единственные за всю дорогу слова, которые он произнес, прощаясь с другом в Сталле, долго тревожили слух Вазера, как зловещий обет.

— Ты еще обо мне услышишь! — на прощание вымолвил Иенач.

Вместе с Юргом в дальнейший путь пошел один только Блазиус Александер. Он же и прочитал молитву над могилой Лючии и при этом так переставил внушающие трепет слова ветхозаветного моления, что Вазер едва узнал их в этом кощунственном призыве к мести.

Блазиус вообще был ему не по нутру. Еще ни разу не доводилось ему встречать такую резкую противоположность своей жизнерадостной, восприимчивой ко всему сущему натуре, и ему было страшно подумать, что Юрг в теперешнем своем состоянии духа находится наедине с этим холодным фанатиком.

Как было сказано, одно горестное известие следовало за другим. Тотчас вслед за бойней испанцы выступили из Фуэнтеса и военной силой заняли всю Вальтеллину. Оба Планта впустили австрийцев в долину Мюнстера, а двукратная попытка отвоевать захваченные земли ни к чему не привела.

В самом Граубюндене день ото дня росла ненависть к вероломным зачинщикам вальтеллинской резни и превыше всего к презренному изменнику Помпео Планта, который, воспользовавшись смутой, снова засел в своем замке Ридберг.

И потому, когда однажды конный гонец привез весть о нападении на замок и убийстве синьора Помпео, Вазер скорее испугался, нежели удивился. Известие прислал ученый законовед дворянского рода доктор Фортунатус Шпрехер, в эту пору бурных политических страстей занимавший почетное и довольно независимое положение; будучи в равной мере противником как испанских происков, так и безрассудных демократических затей, он в часы досуга старался подсластить поднимавшуюся в душе горечь, каждодневно записывая все промахи и злокозненные поступки, коими грешили обе ненавистные ему крайние партии. Делал же он это затем, чтобы с годами не спеша переработать все записи, нанесенные на бумагу под впечатлением минуты, превратив их в подробную и, как он надеялся, вполне беспристрастную историю своего отечества. С этим осведомленным ученым мужем цюрихское правительство поддерживало постоянную связь, чтобы, по словам Иенача, не отстать от века. Осторожности ради законовед посылал свои письма не в государственную канцелярию, а Генриху Вазеру, как частному лицу.

Послание, которое Вазер с тяжелым сердцем перечитывал много раз, не чувствуя, как на него капают слезы, было отправлено из Кура 27 февраля 1621 года. Тон, каким было изложено роковое событие, говорил о гневном волнении писавшего.

В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое из Грюша, что в Претигау, — из штаб-квартиры заговорщиков, — выехали верхами вожаки народной партии, числом двадцать человек, вооруженные до зубов, во главе с сумасбродом Блазиусом Александером и дьяволом во плоти — Иеначем.

Всю ночь, темную и жаркую от горячего фена, они бешеным галопом мчались через спящий край, а на рассвете, словно привидения, вынырнули перед стенами Ридберга, топором разнесли ворота в щепы и, не встретив сколько-нибудь значительного сопротивления со стороны перепуганной сонной челяди, ворвались в опочивальню синьора Помпео, но она оказалась пуста. Они уже совсем собрались с проклятиями и богохульствами повернуть назад, как вдруг Иенач обратил внимание остальных на старую слепую собачонку, которая вертелась в прихожей и с визгом тыкалась носом в дымоход камина. Оттуда тотчас же злодейской рукой вытащили за подол ночной рубахи синьора Помпео и прикончили его зверскими ударами топора. Непостижимым образом убийцы беспрепятственно воротились в Грюш, нагло торжествуя победу, хотя окрест все колокола били набат, поднимая народ; среди бела дня шагом проехали злодеи по улицам Кура. Сам он, Шпрехер, услышав топот копыт, подошел к окну и увидел их, а кровопийца Иенач, тот даже с глумливой усмешкой поклонился ему. Около полудня он же, Шпрехер, как представитель закона, с внушительным конвоем отправился в Ридберг, где синьор Помпео все еще лежал в луже крови, безжалостно изрубленный, но горделивый и высокомерный даже в смертном сне. Кастелян Лука не пожелал отдать судебным властям орудие убийства и спрятал его в какой-то недоступный тайник, чтобы держать наготове, сказал он, пока не пробьет час божьего суда, под которым старик, как видно, понимает кровавую месть сородичей Планта. А над местом убиения своего господина он начертал на стене большой крест.

Шпрехер кончал письмо мрачным изречением, заимствованным из Тацита: «Во времена, когда у добра отнята власть, только карая зло, знаменует свою волю провидение». И от себя добавил безутешный возглас: «Горе тебе, Реция, горе тебе!»

Ближайшее будущее показало, что этот возглас не лишен основания. После мимолетных просветов, казалось бы, благоприятных для Граубюндена, грозный рок обрушился на него. Не прошло и года с убийства синьора Помпео, как испанские и австрийские полчища наводнили Ретийский край. Народ поднялся на неравную борьбу, даже женщины и девушки взяли в руки самодельное смертоносное оружие.