Конрад Мейер - Юрг Иенач

Постоянными пассажирами судна были и сельские жители — старик из Штефы, каждую неделю возивший на цюрихский базар молочных поросят, пчеловод, два-три рыбака, а также торговки курами и яйцами.

Мрачная весть, которую почтовое судно везло из Рапперсвиля, повергла всех пассажиров в небывалое волнение. Ошеломленные страшными рассказами, они дали волю собственной фантазии. Не довольствуясь тем, что им сообщили, они предрекали всеобщий заговор католиков против всех, кто исповедует чистую евангелическую веру.

Главным виновником кровавой бани считали синьора Помпео, которого все знали по имени, а некоторые даже в лицо, и скоро договорились до того, что возвели его в предводители антихристовой рати, составленной из лукавых иезуитов и ярых бесов.

— Близок час, когда восторжествует зло и наступит Страшный суд, — торжественно изрек старик торговец поросятами. Он плохо слышал, а потому был рьяный книгочий и самостоятельно изучал Священное писание. — …Все сходится — зверь из бездны…

— Может статься, вы ошибаетесь, — прервал его протоколист, в задумчивости молчавший до сих пор. — Да будет вам известно, что со времен апостольских, какие бы бедствия ни обрушивались на христианский мир, люди со дня на день ждали светопреставления. И все же, как видите, Альбис и Уто стоят, как во времена гельветов, и Лиммат течет прежним путем. А посему берегите дух и язык свой от лжеучений и самовольных толкований.

Старик понурился, однако проворчал сквозь зубы:

— Раз до сих пор не было, теперь уж наверняка будет.

Кури Леман стоял рядом с Вазером и правил длинным веслом. Тут он бросил на Вазера проницательный взгляд из-под низко нависших густых черных бровей. Его голубые, обычно холодные и рассудительные глаза сейчас горели дерзким огнем.

— А почему бы, господин протоколист, цюрихским барам не послать нас, матросиков, против испанской и иезуитской братии в Вальтеллину? Видно, у них душа совсем ушла в пятки!

— Побойся бога, замолчи, молокосос! — в испуге крикнул старик Леман; стоя за рулем, он услышал эту непочтительную речь и взмахнул правой рукой, будто собираясь заткнуть сыну рот. Спохватившись, он добавил с непривычной елейностью: — Цюрихские господа в премудрости своей найдут, как надобно поступить.

Но Кури, не сморгнув глазом, продолжал:

— Вы знаете больше нашего, господин Вазер! Недаром тому две недели я довез вас до Рапперсвиля. Вы ехали с заплечным мешком и говорили, что намерены побродить по горам; присягнуть готов — вы побывали у Иенача. Разве что его не оказалось дома. Режьте меня, не поверю, чтобы Юрг не дал отпора попам-стервецам! А почему у вас такой печальный вид? С ним ничего не стряслось? Или, не приведи господи, он приказал долго жить?

— Он жив, Кури, — кратко ответил Вазер, боясь сказать лишнее.

— Ну тогда знайте: прежде чем я изношу эти башмаки, — Кури, впрочем, их берег, сейчас он разулся и поставил башмаки на корму, чтобы щегольнуть ими только в городе, — прежде чем я изношу башмаки, Иенач прикончит Помпео Планта! На то он и Иенач. Попомните мои слова! Вот только за барышню у меня душа болит, да и Иенач изболеется за нее душой.

Вазер сам себе не хотел сознаться, какое гнетущее впечатление произвели на него эти сказанные наобум слова, от которых отец Кури, конечно, вскипел бы снова, если бы все внимание его не было обращено на осененную высокими ореховыми деревьями пристань близ селения Кюснах. Между кустами бузины и голыми корневищами бежал, вливаясь в озеро, ручеек, тихий и прозрачный сейчас, но, судя по размытым и подточенным берегам, бурливый и полноводный в вешнюю пору. На пригорке виднелся барский дом. А на лужке под деревьями нетерпеливо топал ногами мальчуган при шпаге и в шапочке с пером. Почтенного вида наставник, очевидно, пытался его угомонить.

— Эй, эй! Леман! Пристаньте сюда! Я хочу в город! — кричал мальчишка, меж тем как его ментор призывно махал носовым платком.

Излишние старания. Старик Леман с возгласом: «Эге, да это барчук Вертмюллер из Вампишпаха!» — сам повернул судно к купе ореховых деревьев и спустил сходни.

Через несколько минут вертлявый мальчонка сидел на скамье для почетных пассажиров между своим наставником и господином Вазером, бесцеремонно пачкая панталоны соседа своими неугомонными ножками, не доходившими до настила.

Служитель божественного глагола Демцлер — как отрекомендовал себя его наставник — поверх головы своего питомца перешептывался с Вазером. Он решительно порицал вопиющие следствия фанатизма, и хотя Вазер, как мог короче, поведал о своих похождениях, скромно отодвигая собственную персону на задний план, Демцлер не переставал ужасаться, каким неслыханным опасностям столь доблестно подвергал свою жизнь господин протоколист.

Затем поспешил заговорить о себе и по этому случаю счел за благо перейти на латынь.

— Поверьте, господин протоколист, ни за что на свете не согласился бы я взять на себя столь трудную задачу, ибо мой воспитанник, будучи натурой одаренной, говоря между нами, презлой бесенок. Однако же господин полковник Шмидт соблаговолил дать клятвенное обещание, что, буде я преуспею в исполнении возложенных на меня обязанностей, он дозволит мне сопровождать вот этого его пасынка в такое путешествие с образовательной целью, каких еще и не бывало. Мы посетим все германские земли, а также Италию и Францию и, подобно Цезарю, достигнем берегов Британии.

— Да, да, божественный глагол поедет со мной! — вмешался шалунишка, как видно отгадавший предмет разговора. — Но сперва пускай выучит меня всем языкам, чтобы я на всех на них мог командовать!

— А кем ты, собственно, хочешь быть, Рудольф? — спросил господин Вазер, стараясь выручить учителя из неловкого положения.

— Генералом! — выкрикнул мальчуган и спрыгнул со скамьи.

Судно как раз миновало водные ворота шлюза и подошло к причалу…

Вскоре господин Вазер вернулся к обычным занятиям и снова изо дня в день сидел в канцелярии кантонального совета; но дела политические уже не были для него пустыми формулами, упражнением для находчивого ума, теперь в нем утвердилась уверенность, что при этом на карту ставится благоденствие народов, — недаром он взглянул в грозный лик действительности.

После путешествия молодого человека в Граубюнден и спасения его во время вальтеллинской резни, ужаснувшей все протестантские земли, в родном городе к нему стали относиться куда как уважительно. И в одно воскресное утро, сидя в церкви, как всегда, позади бургомистра, он услышал из уст главы цюрихской церкви, при сочувственном внимании присутствующих, следующие щекотливые для его скромности слова:

— Трубный глас облетевшей мир молвы оповестил вас всех о страшной жертве, принесенной католиками на алтарь фанатизма и залившей кровью одну из союзных с нами земель. Шестьсот наших братьев-протестантов погибли от меча, на волнах покрасневшей от крови Адды качаются их поруганные тела, а изувеченные останки других Лежат непогребенные в полях, и воронье с карканьем носится над своей богопротивной пищей. Но и среди всеобщей гибели всевышний хранит своих избранников. Возблагодарим же его, возлюбленные братья, ибо он явил нам пример тому в лице нашего согражданина, который присутствует здесь здравым и невредимым. Господь сохранил ему жизнь, через посредство человеческого его разума и отваги, как видно, уготовив ему высокий удел.