Конрад Мейер - Юрг Иенач

— Конечно, Швейцарии в этом смысле не очень-то повезло: еще бы — три народности и три языка, — продолжал Гримани, явно имея в виду преимущества Италии. — Однако я за вас не боюсь. Вы связаны между собой другими, не менее прочными узами. Но для своего благословенного полуострова я утешаюсь этим умозаключением. Ныне он поделен между различными, по большей части чужеземными властителями. И все-таки никто не может у него отнять общее достояние и наследие — великолепный итальянский язык и нетленную, уходящую в лучезарную греко-римскую древность культуру. Верьте мне, эта бессмертная душа когда-нибудь обретет свое тело.

Вазеру в корне были чужды эти мистические рассуждения, а в устах обычно столь холодного дипломата, каким ему казался хозяин дома, они и вовсе звучали дико, поэтому, взяв наконец слово, он начал с дифирамба Республике Святого Марка, которая одна во всей Италии по государственной мудрости и правопорядку может сравниться с Древним Римом.

— А что до россказней о судебном произволе и тайных ночных казнях, я не из тех, глубокочтимый друг, кто верит подобным басням, — заключил цюрихский гость, радуясь, что таким непринужденным, по его убеждению, поворотом приблизился к желанной цели. — Потому-то я решаюсь без обиняков говорить с вами о непонятном мне событии, происшедшем вчера на Канале-Гранде, тем паче что жертвой его стал друг моей юности, капитан венецианской службы Георг Иенач, по слухам, пропавший без следа. О происшедшем меня соблаговолила осведомить герцогиня Роган, и, насколько я понял из намеков ее светлости, она подозревает, что капитана за самовольный отъезд из Далмации засадили в Пьомби. Я отказываюсь допустить такое предположение, зная, на каком высоком уровне стоит в Венеции законность и как мягок сердцем ее охранитель, — он учтиво поклонился Гримани, — чьи суждения я к тому же слышал вчера за столом у герцога.

— Могу вам сообщить верные сведения о капитане Иеначе, — сказал Гримани, чуть заметно улыбнувшись находчивости гостя. — Он сидит в Пьомби. Но только, друг мой, не за нарушение дисциплины, а за совершенное им убийство.

— Боже правый! И у вас есть тому доказательства? — воскликнул Вазер; у него перехватило дыхание, он вскочил и в смятении принялся шагать из угла в угол.

— Если вам угодно, можете ознакомиться с документами, — невозмутимо ответил Гримани, вызвал секретаря и приказал немедленно принести соответствующее дело.

Через несколько минут Вазер держал в руках два документа о поединке между Иеначем и Руинеллем, состоявшемся за церковью св. Иустины в Падуе; отойдя в амбразуру высокого окна, он лихорадочно принялся их читать.

Первая бумага заключала в себе показания учителя Памфилио Дольче, который в чувствительных выражениях описал несчастный случай с доверенным его попечению невинным ребенком, затем перешел к скандальной сцене у Петрокки, где грубиян-полковник покрыл позором его голову, поседевшую в похвальных и прилежных трудах, благородный же капитан, тронутый его — учителя — «почтенной наружностью и скромными притязаниями, вступился за него с отменным мужеством и с великодушием древнего римлянина. Учитель не был свидетелем смертоубийственного поединка, зато испросил у суда дозволения приложить к протоколу весьма важную рукопись, очутившуюся сейчас в руках у Вазера, который бросил беглый взгляд лишь на первую ее страницу. На этом заглавном листе, в посвящении, великолепном образце каллиграфического искусства, учитель писал, что пользуется дарованной ему судьбой неожиданной возможностью смиренно поднести, сиятельному провведиторе, высокому покровителю всяческих наук, плод всей своей долгой и трудолюбивой жизни — трактат о патавинитете своего бессмертного согражданина Тита Ливия, сиречь о проникновении в его несравненную латинскую речь выразительных падуанских провинциализмов.

Вторая бумага, которую развернул Вазер, содержала отчет падуанского градоначальника о заключительном эпизоде этого дела.

Испуганный горожанин уведомил его, что за св. Иустиной сейчас состоится жестокий поединок между двумя офицерами венецианского войска. Он тотчас же поспешил туда, собрав по дороге кого пришлось из своих храбрецов-сбиров, и уже издали завидел толпу любопытных, а посередине — готовых к бою дуэлянтов; один из господ военных всеми повадками являл яростную злобу, другой же с достоинством и выдержкой пытался его утихомирить, в чем был поддержан разумными доводами и учтивыми уговорами при сём присутствующих горожан, а в дальнейшем защищался весьма слабо и как бы нехотя.

Он, градоначальник, вместе со своим отрядом помчался к месту действия, дабы исполнить налагаемую на него почетным званием обязанность — выставить собственную грудь преградой между обоими нарушителями закона, именем республики повелев им опустить клинки.

Так он, рискуя жизнью, и поступил, причем один из противников покорно отстранился, другой же с проклятием рухнул на землю, пронзенный шпагой. Должно быть, за секунду до того, как он, градоначальник, своей шпагой выбил у них из рук оружие, ослепленный бешенством безумец сам напоролся на острие шпаги противника, которую тот протянул ему навстречу только лишь в целях обороны.

Полагая, что тем самым, не щадя жизни, сделал все от него зависящее, он, градоначальник, без ложной скромности осмеливается рассчитывать на одобрение сиятельной республики и на приличествующую случаю награду.

— Эти документы никак не подтверждают обвинения в убийстве, — заявил Вазер, с неприкрытым негодованием кладя бумаги на стол перед Гримани, причем трактат о провинциализмах у Тита Ливия упал на мраморный пол. — Они решительно говорят в пользу капитана, он вынужден был обороняться.

— Желаете почитать показания других свидетелей? — холодно спросил Гримани. — Впрочем, они полностью совпадают с рацеями ученого попрошайки и хвастливого пустозвона. Свидетельства подобной мелюзги, — он толкнул кончиком башмака ученый труд учителя Памфилио, покатившийся по мозаичным звездам скользкого пола, — только вводят в заблуждение тех простодушных, кто не умеет читать между строк. Своей притворной сердобольностью и дьявольским умением изображать заведомый умысел как мгновенное наитие или чистый случай этот окаянный Иенач околдовывает и обманывает всех сверху донизу, от высокородного герцога Рогана до таких вот червяков. Я готов допустить, что эти показания правильно излагают ход событий, однако, зная злокозненную натуру капитана и обстоятельства его жизни, нетрудно дать совсем иное объяснение вышеизложенным событиям. Я его знаю и, рискуя привести в содрогание вашу безмятежную душу, могу показать вам, бесценный друг, историю убийства полковника Руинелля в ее истинном свете.