Конрад Мейер - Юрг Иенач

И лишь мертвого Георга Иенача приходят почтить старейшины города и друзья.

Конец как бы подчеркивает главную мысль автора. Погиб человек с возвышенной душой, совершивший великие дела, способный на сильные чувства и, главное, умеющий и других увлекать за собой в борьбе за дело, которому служит. Но как бы ни был велик человек, он сгорает в огне политической борьбы, и чем прямее, честнее и чище он, тем вернее его гибель. «Политику нельзя делать чистыми руками», — говорит Вазер, мастер компромисса, умевший сохранять нейтралитет в полное бурных событий время, как бы предвосхитивший дальнейшую судьбу своей родины. Но Вазер не герой Мейера. Ему дороже Роган, не переживший бесчестья и отдавший ради торжества своего дела честь Иенач. Роман Мейера — обвинение обществу, в котором конфликт между этикой и политикой неизбежен.

С. РАСКИНА

олуденное солнце светило на голую, окруженную зубцами скал седловину Юлийского перевала в Граубюндене. Горные склоны искрились и горели под жгучими отвесными лучами. Время от времени, выплывая из-за гор, по небу тянулись кучевые облака, и тогда каменные стены будто подступали ближе, внезапно и грозно сдвигались, сужая кругозор. Разбросанные между утесами снеговые полянки и языки глетчеров то вспыхивали яркой белизной, то отступали в зеленоватую темень. Стояла гнетущая душная тишина, лишь крылья жаворонка трепетали низко-низко между нагими кручами, да звонкий свист сурка изредка нарушал глухое безмолвие.

Посреди растянутой в длину седловины, справа и слева от горной тропы, виднелись две надбитые колонны, противостоявшие времени доброе тысячелетие. В одной из них на месте надлома от выветривания образовалась впадина, где скопилась дождевая вода. Птичка прыгала по краю выемки и попивала светлую небесную водицу.

Вдруг издалека раздался собачий лай, и эхо, передразнивая, подхватило его. На высоком откосе, кое-где поросшем травою, лег соснуть после обеда пастух-бергамасец. Теперь он вскочил, крепче запахнулся в свой балахон и, ловко спрыгнув со скалистого уступа, бросился вдогонку стаду овец, которые подвижными белым точками расползались по ущелью. Один из лохматых пастушьих псов помчался за хозяином, другой, должно быть, по старости, не мог за ним поспеть. Он стоял на каменном выступе и беспомощно визжал.

Все жарче, все тише и душнее становился полдень. Солнце подвигалось по небосводу, и плыли облака.

У подножья черного, влажного от ледниковых вод каменного утеса серебряные нити беззвучно тянулись сверху, просачиваясь в чашу горного озерца. Прихотливо изрезанные громады скал обрамляли прозрачный до самого дна водоем. С горной тропы был виден лишь тот низинный край чистого, как зеркало, озерца, где оно, стекая к долине, уходит в сочную зеленую поросль. На этом зеленом лужке вдруг показалась и снова исчезла голова пасущейся гнедой кобылы, немного погодя уже две лошади мирно пощипывали траву, а третья пила холодную озерную воду.

Но вот на перевале появился путник. Он поднялся с западного склона и, следуя всем извивам тропы, достиг седловины. Он никак не походил на местного жителя, на горца с загорелым, обветренным лицом. Одет он был на городской лад, и то, что у него было пристегнуто к ранцу, смахивало на легкую ратманскую шпагу и короткий ратманский плащ. Однако он по-юношески упругой походкой шагал в гору и быстрым, проницательным взглядом озирал незнакомый ему горный край.

Вот он добрался до римских колонн. Здесь он скинул с плеч дорожную котомку, прислонил ее к цоколю одной из колонн, чистым носовым платком отер влажное от пота лицо и обнаружил выдолбленную во второй колонне впадинку с водой. В ней он освежил лоб и руки, с благоговейным любопытством разглядывая этот античный умывальник. Не мешкая, достал он записную книжку в кожаном переплете и на чистом листе бумаги принялся усердно срисовывать оба обломка почтенной древности. Потом с удовлетворением посмотрел на дело своих рук, бережно положил раскрытую книжицу поверх ранца, взял свою палку, на которой зарубками были нанесены меры длины, встал на одно колено и дотошно измерил оба редкостных сооружения.

— Вышина — пять с половиной футов, — пробормотал он про себя.

— Вы что тут делаете? Шпионничаете? — раздался над ним зычный густой голос.

Потревоженный в своем мирном занятии, путник мигом вскочил и очутился лицом к лицу со стариком в неказистой одежде, по всей видимости, слугой, который злобно сверкал на него глазами.

Без тени испуга молодой человек шагнул к противнику, словно выросшему из-под земли, и, упершись рукой в бок, повел такую складную и гладкую речь:

— Вы-то кто такой? Как вы осмелились препятствовать моим ученым исследованиям на граубюнденской земле, id est в той стране, которая связана с родным моим городом и республикой Цюрих договорами о дружбе, многократно подтвержденными и скрепленными торжественной клятвой? Но я готов презреть ваше оскорбительное обвинение, только извольте дать мне дорогу, — продолжал он, видя, что старик не то растерянно, не то угрожающе стоит на месте. — Что у нас сейчас? Мрак средневековья или начало нашего просвещенного семнадцатого столетия? И знаете вы, кто перед вами? Так запомните: протоколист Генрих Вазер, civis turicensis [2] Цюрихский гражданин (лат.). .

— Бесстыжие враки, — сквозь зубы проворчал старый граубюнденец.

— Отстань от этого господина, Лука! — послышался повелительный окрик из-за обломков скалы справа от дороги, и уроженец Цюриха, невольно направившись на звук голоса в сторону озерца, через несколько шагов обнаружил послеобеденный привал знатных путешественников.

В тени одной из скал, на разостланных коврах, расположилась темноглазая девушка-подросток, а перед ней стоял статный мужчина, в ком вся осанка обличала патриция, невзирая на простое дорожное платье и лишенное украшений оружие. По берегу озерца паслись три расседланные и разнузданные лошади.

Когда цюрихский путник, вглядываясь в живописную группу и шагая чем дальше, тем увереннее, приблизился к ней, бледное личико девушки просияло задорной улыбкой.

Молодой человек торжественно снял шляпу, отвесил глубокий поклон и произнес:

— Ваш слуга, синьор Пом… — Тут он осекся, очевидно, решив, что граубюнденский патриций предпочитает утаить свое имя в здешнем краю.