Конрад Мейер - Юрг Иенач

— Взаимно и ваш, господин Вазер, — ответил тот. — Не страшитесь открыто произнести среди здешних гор имя Помпео Планта. Вы, надо полагать, наслышаны о том, что я пожизненно изгнан из Граубюндена, объявлен вне закона, лишен гражданских прав и прав состояния, что за мою голову назначено пятьсот флоринов, а тот, кто доставит меня живьем, получит всю тысячу. Всего не упомню, я разорвал писанину из Тузиса — у тамошних судей-проповедников достало наглости послать мне ее. Но у вас, Генрих, я знаю, нет охоты заработать такую награду. Присядьте же к нам и осушите этот кубок, — добавил он, протягивая гостю чашу, до краев наполненную темным вальтеллинским вином.

Несколько мгновений Вазер молча вглядывался в красную влагу, а затем поднял кубок и, взвешивая каждое слово, провозгласил:

— За торжество права, за справедливое разрешение всех распрей в нашей искони свободной Реции, но прежде всего за ваше благоденствие, синьор Помпео, и за скорейшее восстановление во всех ваших званиях и правах!

— Благодарствую! Но, главное, выпьем за конец нечестивого владычества черни, покрывающей нашу страну кровью и позором.

— Позвольте, — осторожно вставил его собеседник, — позвольте мне, как человеку стороннему, воздержаться от суждения о запутанных граубюнденских делах. Конечно, допущенные при сем промахи и погрешности против правил весьма прискорбны, и я не побоюсь всемерно их осудить.

— Промахи! Погрешности! — вскипел синьор Помпео. — Вот уж не в меру мягкие названия для бунта, грабежа, разора и беззакония. Пускай там кучка черни ломится в ворота моего замка или поджигает у меня амбар — на это я готов закрыть глаза. Как ставить в вину простолюдинам такое озорство, если их всячески науськивали на меня и прокричали меня изменником? Но когда голодранцы проповедники набирают в судьи самое что ни на есть отребье, прибегают к пытке и к показаниям изолгавшихся свидетелей, с которыми не сравнить лжесвидетелей в страстях господних, это уж воистину мерзость перед богом и людьми.

— Вздернуть бы всех проповедников! — пробасил у них за спиной старый слуга, снаряжавший лошадей в дальнейший путь.

— Все вы, цюрихские, на один образец, — продолжал Планта, — у себя дома придерживаетесь в правлении разумной умеренности, как черт от ладана, бежите от новшеств и переворотов. Объявись у вас молодец вроде нашего проповедника Иенача, вы бы мигом заперли его на семь замков в Белленберге или, не долго думая, отрубили бы ему голову. А вот издалека этот изверг представляется вам невесть каким чудом, и ваши цехи рукоплещут его злодействам. Ваш любопытствующий и неспокойный дух услаждается, глядючи, как ярко пылает пламя мятежа, доколе оно не грозит перекинуться на ваши собственные кровли.

— Позвольте… — снова вставил господин Вазер.

— Оставим этот разговор, — перебил его граубюнденец, — не хочу портить себе кровь. Ведь приехал-то я сюда не для того, чтобы возглавить свою партию, а попросту, чтобы исполнить отцовский долг. Когда надо мной разразилась гроза, я укрыл дочурку мою Лукрецию — вам она небезызвестна — у благочестивых инокинь в Казисском монастыре. А теперь я укромными тропами перевожу ее в итальянскую обитель обучаться изящным искусствам. А вы? Куда направляетесь вы?

— В каникулярную прогулку, синьор Помпео. Хочу стряхнуть с себя архивную пыль и познакомиться с ретийской флорой. С тех пор как соотечественник наш, Конрад Гесснер, заложил научную основу ботаники, мы усердно культивируем эту науку в нашем Каролинуме. Да и не мешает судьбе хоть в малой доле вознаградить меня за другое, несостоявшееся путешествие. Предполагалось, что я поеду в Прагу, — пояснил он, немного смущаясь, но не без тайного тщеславия. — Мне было положительно обещано в виде особой милости взять меня пажом ко двору его величества короля Богемского.

— Умно сделали, что бросили вашу затею, — насмешливо похвалил синьор Помпео. — Этого горе-короля вскорости ждет постыдный и жестокий конец. А теперь, изучивши ретийскую флору, не думаете ли вы познакомиться и с вальтеллинской? — испытующе спросил он. — Заодно вы могли бы завернуть к вашему бывшему соученику Иена-чу в его опальный приход.

— Допустим, так случится, ничего преступного я в этом не усматриваю, — отрезал цюрихский гость, весь вспыхнув от возмущения таким бесцеремонным вмешательством в его путевые планы.

— Негодяй он и проходимец! — вспылил синьор Помпео.

— С вашего дозволения, вы говорите так в сердцах, сударь. Правда, вам есть за что посетовать на моего школьного товарища. Я не берусь сейчас оправдывать его перед вами. Благоволите лучше просветить меня касательно этих редкостных колонн. Надо полагать, они римского происхождения? Вам это должно быть известно, недаром ваш достославный род обитает в здешних горах со времен императора Траяна.

— На этот предмет вы получите все сведения от вашего ученого друга, пастора-кровопийцы, — отвечал Планта. — Ты готова, Лукреция? — крикнул он дочери.

Едва собеседники начали горячиться, она, опечалившись, пошла одна вверх по тропе и замешкалась у двух колонн, куда Лука как раз подвел ей оседланную лошадь.

— Желаю здравствовать, господин Вазер! — попрощался Планта, вскакивая на второго коня. — Не могу пригласить вас на возвратном пути ко мне в Домлечг. При других обстоятельствах я не преминул бы предложить вам гостеприимство. Но те, в чьих подлых руках находится ныне кормило власти, опечатали мой замок Ридберг и налепили на мои ворота обесчещенный ими герб Граубюндена.

Вазер ответил поклоном и некоторое время задумчиво смотрел вслед удалявшемуся по плоскогорью конному поезду. Потом нагнулся за своей записной книжечкой, которая все еще лежала раскрытой у дороги, и, прежде чем захлопнуть ее, бросил беглый взгляд на сделанный им рисунок. Что это? Посередине, между набросками колонн, по-детски неумелой рукой были вписаны крупные буквы, из которых явственно складывались слова: «Giorgio, guardati» [3] Джорджо, берегись (итал.). .

Качая головой, сложил он книжку вместе с всунутым в нее графитом и спрятал в недрах своего ранца.

Тем временем облака сгустились, и небо нахмурилось. Вазер ускоренным шагом продолжал свой путь среди помрачневшего горного ландшафта. Его живой взгляд хоть и останавливался временами на темных, теперь зловеще причудливых громадах скал, но уже не старался, как нынче утром, с неутолимым любопытством запечатлеть в памяти их своеобразные очертания. Мысленным взором он вглядывался в прошлое и, призывая на помощь старые воспоминания, старался дознаться до смысла того, что сейчас произошло. Совершенно очевидно, что слова предостережения были написаны юной Лукрецией; когда речь зашла о Иеначе, она, должно быть, разгадала намерение Вазера завернуть по дороге к другу юности. Тогда она, в сердечной тревоге, верно, удалилась украдкой, чтобы подать молодому вальтеллинскому пастору знак о надвигающейся беде. Она явно рассчитывала, что записная книжка попадется ему на глаза.